Валерий Брюсов. Будь мрамором

Наибольшее внимание привлекала Франция. Париж претендовал на звание литературной столицы Европы (а значит — мира), поэтому без новостей оттуда было не обойтись, и все уважающие себя русские журналы имели там более или менее постоянных корреспондентов. Замысел Брюсова требовал французских авторов, причем именитых. На помощь пришел поэт и художник Максимилиан Александрович Кириенко-Волошин, с 1901 года живший в Париже и ставший своим в тамошних литературных и художественных кругах. В начале 1903 года он приехал в Россию, вооруженный рекомендательными письмами к Брюсову от Бальмонта и Ященко^{25}. Впервые Волошин увидел Валерия Яковлевича 23 января 1903 года на Религиозно-философском собрании в Петербурге: не зная, кто это, запомнил «лицо исступленного, изувера раскольника», — а днем позже познакомился с ним в редакции «Нового пути»: «„Как можно ошибаться в лицах“, — подумал я, когда увидал, что это лицо может быть красивым, нежным и грустным»^{26}.

Отношения Волошина с «Новым путем» не задались. Его стихи появились там в грубо искаженном Перцовым виде, а затем были изруганы Гиппиус, но среди московских символистов он имел большой успех. Заинтересовался им и Брюсов. В конце 1903 года Макс, как звали его друзья и как он сам подписывал письма и статьи, отправился в Париж, имея при себе удостоверение редактора отдела изящных искусств «Весов». На протяжении 1904 года Волошин был одним из ведущих сотрудников журнала (уже в первом номере появилась его статья «Скелет живописи»). По просьбе Брюсова он взял на себя контакты с местными литераторами и художниками, сумев привлечь к оформлению «Весов» Одиллона Рэдона (апрельский и майский номера 1904 года целиком оформлены им). Правда, рассчитывать на мэтров вроде Анатоля Франса не приходилось, а визит к Метерлинку закончился неудачей. Реми де Гурмон разрешил объявить свое участие в журнале, но ограничился позволением переводить уже опубликованные статьи и советом привлечь к работе своего куда менее знаменитого брата Жана. Полезным сотрудником стал секретарь редакции «Mercure de France» Адольф Ван Бевер, однако у него не было литературного имени. Самой крупной рыбой в неводе «Весов» оказался Рене Гиль — известный в узких кругах, но непопулярный и малочитаемый теоретик «научной поэзии», давний знакомый Александры Гольштейн, дружески опекавшей Волошина.

В истории французского символизма Гиль без ложной скромности ставил свое имя вслед за Верленом и Малларме. Практически не имевший доступа в парижскую прессу, он охотно согласился писать для московского журнала, а тому выбирать не приходилось. Гиль был одним из активнейших авторов «Весов» на протяжении всех лет их существования, позднее продолжив сотрудничество с Брюсовым в «Русской мысли» и с Волошиным в «Аполлоне». Валерий Яковлевич с уважением писал о его «научной поэзии» и периодически ссылался на его авторитет (хотя почти не переводил стихи мэтра), в результате чего в России Гиль казался серьезной литературной величиной. Впрочем, так думали не все. 15 декабря 1904 года в письме Брюсову из Парижа Семенов назвал Гиля «иксом[43], да к тому же скучным», добавив, что «так же на него смотрят и все те французы, с которыми я здесь встречаюсь, а это все народ, так или иначе причастный к литературно-художественным кругам»^{27}. «Хвастливый француз пользуется страницами русского журнала для того, чтобы полемизировать со своими литературными врагами, главное же сочинять себе панегирики как реформатору», — отмечал Метнер в екатеринославской газете «Приднепровский край», которая, благодаря ему, оказалась не только хорошо информированной о «новом искусстве», но и превозносила его.

Насколько Валерий Яковлевич понимал это, судить трудно, но несомненно, что он дорожил сотрудничеством Гиля и интересовался его теориями. Могла привлекать его и поза непризнанного новатора — Брюсов тоже был новатором и тоже прошел через непризнание. Однако трудно поверить в то, что он, неплохо знавший французскую литературу и разбиравшийся в поэзии, соглашался с экстравагантными оценками мэтра и принимал на веру его рассказы о собственном величии и поголовном восхищении современников. Публикатор их переписки Р. М. Дубровкин попытался показать истинный масштаб творчества Гиля и характер его статей для русской аудитории в контексте современной ему французской литературы, а не через призму брюсовских похвал. «Чтобы убедиться в полноте забвения, достаточно просмотреть указатели к корреспонденции тогдашних писателей, отчеты о литературных событиях, мемуары и т. п. Имени Гиля там не обнаруживается даже в случайных перечислениях. […] В чужой стране, на чужом языке Гиль, годами не печатавшийся у себя на родине, теперь вступал в спор с ведущими парижскими критиками. […] Французский раздел „Весов“ — журнала, претендующего на всемирность, — получился в результате не столько партийным (чего собственно и добивался Брюсов), сколько однобоким»^{28}.

2