Валерий Брюсов. Будь мрамором

Церемонно пружинным движением показал вам стул. Сам не сел. Руками держась за спинку стула, приготовился вас слушать. […] Такой талант, такая яркая индивидуальность: мог бы оставить в стороне все посторонние хлопоты? А на нем бремя ответственности за целое движение, охватывающее Россию. Он один его организовал. […] Часто он кажется властным: ну еще бы, спасибо ему, что он такой. Ведь эта властность вытекает из чувства ответственности. Он сознает ответственность за судьбы того течения, которое ему дороже жизни. […]

Если вы пришли показать стихи, он холодно разберет каждое слово, разобьет в вас ваше горделивое самомнение. Не только укажет на недостатки, но и с математической точностью их докажет. Попутно сделает экскурсию в историю литературы, осыпет градом цитат, ухватится за одно слово хорошо вам известного стихотворного отрывка и этим словом стряхнет с вас ходячие взгляды поэтов и критиков на индивидуальность разбираемого поэта. Если вы пришли к нему, желая сообщить свои соображения о том или ином идейном течении, он с любознательностью необычайной выпьет у вас все ваши мысли, легко овладеет вашей терминологией, сам сделает вывод из ваших слов, вовсе необычайный, пунктуально доказав, что иного вывода сделать нельзя. […] Такой он, когда создает свои дивные образы, такой он, когда разбирает перед начинающим поэтом художественные красоты Баратынского и Пушкина или латинских поэтов (руки летают по полкам, книги точно сами собой раскрываются в нужном месте). Таков он в „Скорпионе“ у телефона, в типографии, на выставках»^{11}.

За 150 рублей в месяц редакция нанимала двухкомнатную квартиру, с туалетом, но без ванной, на четвертом этаже гостиницы «Метрополь», частично обращенной в доходный дом, в первом от ворот подъезде со стороны Третьяковского проезда; окна выходили на Китайгородскую стену^{12}. Внутреннее убранство описал Борис Садовской: «Две высокие комнаты в стиле „модерн“; синие обои, пол паркетный, огромные окна. В первой комнате направо от входа — телефон, слева — вешалка и полка для книг; за полкой — незаметная дверца в каморку Василия (Курникова, служащего конторы. — В. М.); стол перед окном. В простенке — большой портрет Ницше. […] Тут же портрет-триптих З. Н. Гиппиус в белом со шлейфом платье. Направо дверь в кабинет редактора. Письменный стол завален бумагами и книгами. Типографские счета, пачки корректур, письма Рене Гиля и Реми де Гурмона, роскошно переплетенные экземпляры „Весов“, рукописи, конверты. В глубине комнаты, справа от входа, стол с книгами, присланными для отзыва; на краю стола, свесив ноги, сидит гипсовая нимфа; всюду статуэтки, безделушки, изящные вещицы. Над шифоньеркой между столами портреты Метерлинка, Пшибышевского с женой, Достоевского, Верлена, Верхарна, много рисунков. На стенах картины Борисова-Мусатова, Феофилактова, Сапунова. У задней стены турецкий большой диван. Здесь собирались мы по вторникам для дружеских бесед. Ни вина, ни чаю не полагалось; не было ни шуток, ни смеха; юмор целиком уходил в статьи. Но как весело было ходить сюда! Как мы любили нашу редакцию!»^{13}.

«Мальчишеством, в сущности, и был проникнут этот для многих серьезный и грозный журнал, — продолжал Садовской. — Мы беззаботно резвились на его страницах. Строгость Брюсова тоже была напускной: мальчик, изображающий редактора. Но мы его боялись и чтили». «Он не держался „редактором“, — утверждал Белый, — не штамповал, не приказывал, — лишь добивался советом того или этого: он оберегал со-бойцов, чтобы в личной, порой упорной беседе добиться от нас — того, этого: мягкими просьбами»^{14}.

Брюсов определял стратегию и тактику «Весов» и ведал разделением труда. Главными теоретиками стали Белый и Иванов, получившие полную свободу. Порой Валерий Яковлевич спорил с ними, демонстрируя открытость журнала для добросовестной полемики: пример — его статья «В защиту от одной похвалы» (1905. № 5), возражавшая на статью Белого «Апокалипсис в русской поэзии» (1905. № 4), и новый ответ Белого «В защиту от одного нарекания» (1905. № 6). В этих статьях Брюсов и Белый обращались друг к другу по имени и на «ты», чего никогда не делали в жизни. Сам Валерий Яковлевич как теоретик выступал редко, но метко, открыв два первых года издания статьями «Ключи тайн» (1904. № 1)^{15} и «Священная жертва» (1905. № 1), которые воспринимались как программа журнала: в них отстаивалась идея свободы творчества от ограничений нетворческого характера, будь то политических (против «общественников») или религиозных (против «идеалистов»). Бальмонт присылал в основном эссе: редактор не стеснял «брата Константина», зная привлекательность его имени для читателей. Однако не менее, чем теоретики, журналу были нужны рецензенты и обозреватели.