Валерий Брюсов. Будь мрамором

Журнал был подчеркнуто просветительским, поэтому выпады против него как «одной из разновидностей того московского самодурства, которое бьет зеркала в отдельных кабинетах и устраивает „аквариумы“, наливая шампанское в рояль и напуская туда живых стерлядок»^{8}, — выглядели особенно недостойно. Этот перл принадлежал перу бульварного журналиста Семена Любошица. Впрочем, записные остроумцы уделили новинке мало внимания. «Во-первых, — указал А. В. Бурлешин, — содержание первого номера „Весов“ не давало сатирикам ничего принципиально нового ни для сочинения пародий, ни для сатирических упоминаний. […] Во-вторых […] большая часть потребностей русского общества в сaтирическом осмыслении действительности покрывалась еженедельной продукцией пяти столичных журналов — „Будильника“, „Осколков“, „Развлечения“, „Стрекозы“ и „Шута“, и почти в каждом из них нашлось место для критики „Весов“. В-третьих […] после начала русско-японской войны военная тема стала доминирующей, оттеснив на задний план все другие, „мирные“ темы»^{9}.

Что дал Брюсов «Весам», видно из росписи содержания журнала. В течение первых двух лет, до появления беллетристического отдела, он написал множество рецензий и заметок, составлял хронику, делал переводы, редактировал присланные рукописи. Всего он использовал в «Весах» 22 псевдонима, не считая неподписанных текстов. «Не было в журнале ни одной строки, — констатировал он в „Автобиографии“, — которую я не просмотрел бы как редактор и не прочитал бы в корректуре. Мало того, громадное число статей, особенно начинающих сотрудников, было мною самым тщательным образом переработано, и были случаи, когда правильнее было бы поставить мое имя под статьей, подписанной кем-нибудь другим». В 1913 году, в момент написания приведенных строк, Брюсов мог гордиться сделанным, но в июле 1904 года горько жаловался Иванову:

«Вся работа оказалась на мне. „Весы“ отнимают у меня всю жизнь; изо дня [в день] у меня остается свободного времени только, чтобы отдохнуть, не более. И через это самое дело идет хуже, чем могло бы. У меня не достает ни времени, ни внимания, ни даже знаний — для многого. Я не успеваю писать нужнейшие редакционные письма. Я упускаю многое в хронике, еще больше в библиографии. Я не могу выправлять всех статей (а многие в этом нуждаются) и читать все корректуры. Не говорю уже о том, что будучи один, я не могу отлучиться из Москвы и в случае моей болезни „Весы“ просто остановятся. Во-вторых, я не могу примириться с той беспорядочностью, какая царит в конторе. […] Для распространения „Весов“, для рекламы не делается ничего. […] Редакцию и контору „Весов“ надо перестроить в основании или бросить все дело. Быть редактором нечитаемого журнала, журнала обреченного вечно иметь 500 подписчиков, я не хочу. Ведь не ради 100 рублей, получаемых мною за редактирование, хлопочу я о „Весах“»^{10}.

Что дали «Весы» Брюсову? Он реализовал себя. У него появился журнал, где он был, пусть не полновластным, но хозяином, где он мог воплотить свои мечты: знакомить русского читателя с шедеврами и последними достижениями «нового искусства», оперативно откликаться на значимые книги, выставки и спектакли, привлекать и воспитывать литературную молодежь, отсекать эпигонов, высмеивать неучей и хулиганов от литературы. Здесь Брюсов отточил мастерство рецензента, которым овладел в «Русском архиве»: в короткой заметке дать точное представление о книге, сберегая время потенциальному читателю. Здесь он стал блестящим полемистом. Здесь завершил построение символистской фаланги.

Брюсова за работой увековечил Андрей Белый:

«— Да, да… Книгоиздательство „Скорпион“! — раздается металлический голос, четкий. […] Это вы вошли в редакцию „Весов“. Полки, книги, картины, статуэтки. И вот первое, что вам бросилось в глаза: в наглухо застегнутом сюртуке высокий, стройный брюнет, словно упругий лук, изогнутый стрелой, или Мефистофель, переодетый в наши одежды, склонился над телефонной трубкой. Здоровое, насмешливо-холодное лицо с черной заостренной бородкой — лицо, могущее быть бледным, как смерть, — то подвижное, то изваянное из металла. Холодное лицо, таящее порывы мятежа и нежности. Красные губы стиснутые, точно углем подведенные ресницы и брови. Благородный высокий лоб, то ясный, то покрытый легкими морщинами, отчего лицо начинает казаться не то угрюмым, не то капризным. И вдруг детская улыбка обнажает зубы ослепительной белизны. […] Из-под длинных-длинных, точно бархатных ресниц грустные вас обжигают, грустные глаза неприязненно. Вы немного смущены. Вы не знакомы с Валерием Брюсовым. Предлагаете ему вопрос. „Не знаю, право: это касается…“. Вы замолчали. Молчит и он. […] Вас поразила деловитая серьезность поэта безумий Валерия Брюсова, чуть подчеркнутая, будто старомодная вежливость. […]

— Я к вашим услугам: у меня в распоряжении пять минут.