Валерий Гаврилин

26 марта на «Ленфильме» закончили работу над фильмом о Гаврилине под названием «Жила-была мечта…». Работа получилась очень качественной (прежде всего благодаря музыкальному редактору Галине Мшанской). Но одна из ситуаций вызвала у композитора тяжёлый приступ. Телевизионщики приехали к Гаврилиным домой со съёмкой, расположились в кабинете, установили свет и всё необходимое оборудование. Увидев это, Гаврилин слёг, и съёмку пришлось отменить. «Вторглись в последнее моё прибежище — кабинет», — говорил он потом Наталии Евгеньевне [Там же, 374].

В конце марта, тоже из-за болезни, был отменён авторский концерт в Запорожье. А 26 апреля, когда Наталия Евгеньевна была у детей (нянчилась с Настей), на улице вдруг гигантскими хлопьями повалил снег. Позвонила Ольга Яковлевна, сказала срочно вернуться домой. Наталия Евгеньевна пошла к себе, а Ольга Яковлевна, наоборот, — к правнучке.

Гаврилину было плохо. Рассказал, что шёл по Моховой, и когда начался снег — сильно заболело сердце. Врача вызывать не захотел. Потом несколько дней приходил в себя, читал, смотрел телевизор. 3 мая поднялась температура, Наталия Евгеньевна уже без его разрешения обратилась за медицинской помощью. Сделали кардиограмму и сказали срочно ехать в больницу. Диагноз — инфаркт.

«Жизнь наша как-то вся переломилась: одна — до инфаркта и другая — после. Всё время не могу отделаться от мысли: за что такие мучения человеку? Три года головокружений вычеркнуты из жизни из-за невозможности работать; и когда человек наконец-то после длительного лечения начал работать, его настигает новый удар. <… > Всё это время я навещала его в больнице, доставала нужные лекарства. Валерий всё говорил: «Ну зачем ты так часто ходишь? Мне ничего не надо, не беспокойся» [Там же, 375].

Его выписали из больницы 26 мая и направили в санаторий «Дюны». Там же тогда был Г. А. Товстоногов, каждый день приезжала Наталия Евгеньевна. Гаврилин попросил её купить ему бинокль. Смотрел из окна своей комнатки на залив в бинокль, на «синее море и белый пароход» — и тосковал. Казалось ему, что он больше никогда ничего не сочинит: всё закончилось.

Потом жили на даче. По мере сил гуляли, ходили пить чай к соседке и другу семьи Людмиле Фёдоровне Баженовой, иногда собирали грибы. 17 августа, в день рождения Гаврилина, Наталия Евгеньевна отметила: «Наши дела не очень хороши: плохо зарубцовывается, вот уже 1, 5 месяца ЭКГ на месте». И уже после ухода Гаврилина добавила горькое: «К этому времени, видимо, и относится запись Валерия: «Я устал!!!» И я вспомнила, что говорил Олег Меньшиков, прощаясь со спектаклем «Горе от ума»: «Грибоедов устал и ушёл из жизни». И в воспоминаниях В. Белова о Шукшине проходит эта же мысль — что он устал жить. Вспомнилось в связи с этим и другое. Валерий не раз мне говорил: «Неужели ты не понимаешь, что я долго не проживу? Одни люди проживают год за год, а другие — в год три года». И добавлял: «Я тоже уйду рано»[225]. А на моё возмущение отвечал: «Ну что ты так волнуешься — это шутка такая». Но в каждой шутке есть доля правды» [21, 376–377].

В свои силы Гаврилин уже не верил. Ноты его прежних произведений были теперь в большом дефиците (когда-то издательство «Советский композитор» выпустило мало экземпляров, и теперь композитору поступали письма с просьбами прислать сочинения), а нового он не писал и постепенно смирялся с мыслью, что уже и не напишет.

Ситуацию спас тот самый, с юности нелюбимый жанр — балет.

Снова в дверях возник Белинский. Весёлым, хорошо поставленным голосом он сообщил, что нынче необходимо ставить «Женитьбу Бальзаминова» по трилогии А. Островского. Композитор начал отнекиваться: ни о какой «Женитьбе» не может быть и речи. Но Александр Аркадьевич в этот отказ не поверил: «Ну попробуйте! Я нашёл такого Бальзаминова! Это Дима Симкин из Кировского театра, балетмейстер — Олег Тимуршин. Я уверен, что всё будет хорошо! Я вам пришлю сценарий!» [Там же, 379].

И действительно прислал. Делать было нечего — Гаврилин сел сочинять. Постепенно стал приходить в себя, уже и во время прогулок ходил побыстрее (как всегда, в темпе той музыки, которая звучала у него в голове). Конечно, сердце мучило, но Белинский помог существенно — вернул веру в себя.

Разговор с Александром Аркадьевичем состоялся в октябре — а уже в январе следующего, 1989 года у композитора было две тетради нотных эскизов, хотя обычно никаких эскизов он не делал. На рукописи значилось: «декабрь 1988 — январь 1989». И это тоже было нововведением: как правило, дат Гаврилин не ставил. Здесь же из его пометы ясно, что новый балет был сочинён фактически за два месяца. В тот период Валерий Александрович, естественно, был только дома и на прогулках, никакие концерты и спектакли не посещал.

Потом к нему периодически стал приходить Белинский: композитор играл фрагменты музыки, а режиссёр записывал их на магнитофон — под эти записи шли репетиции. Позже хореограф Олег Тимуршин уехал за границу и, видимо, сыгранный Гаврилиным балет забрал с собой — по крайней мере, в семью Гаврилиных он не вернулся.