Валерий Гаврилин

Были в десятилетке и другие замечательные педагоги. В их числе, например, Муза Вениаминовна Шапиро (1918–2001)[30] — преподаватель сольфеджио и теории музыки. Она вспоминала: «У Валерика был своеобразный характер. Я искала к нему индивидуальный подход, чтобы общаться с ним не как с любым из учеников, а как с учеником особенным, очень одарённым. Он так быстро всё усваивал, что вскоре наверстал упущенное. Но это были те знания, которые он мог бы получить, если бы учился в нашей школе в первых шести классах, так как эти шесть лет дают навыки музыкального образования, которых у него не было. А ведь ему пришлось с ходу включиться и в программу старших классов. И его не случайно сразу приняли в 7-й класс. У нас далеко не каждого принимали в старшие классы, а его взяли, потому что он, конечно же, выделялся своим дарованием. Его педагог по композиции — Сергей Яковлевич Вольфензон видел в нём композитора, видел очень яркие его способности и считал, что нужно сделать всё, чтобы он стал настоящим профессионалом-музыкантом. <…> Ни с кем я не занималась так, как с ним. Я давала Валерику много сложных и интересных как для него, так и для меня, заданий. Ему нужно было постепенно, но много дать, а он умел много взять. Всё сразу» [45, 50–51].

Часто Муза Вениаминовна предлагала начинающему композитору дополнительную работу, скажем, сочинить диктант или аккордовую последовательность для всей группы. Это ему было особенно интересно — как и любому школьнику, который выполняет задание не с учебной целью, а словно бы в помощь педагогу.

Преподаватель гармонии (она же директор школы) — Мария Константиновна Велтисова — из-за своей занятости нередко вызывала Гаврилина из интерната и поручала ему вести вместо себя групповые занятия в десятых классах[31]. Из этого следует, что теоретическая подготовка Гаврилина уже в школьный период была на высочайшем уровне.

Что касается исторического курса, здесь учащимся десятилетки повезло невероятно. Дело в том, что преподавателем по истории музыки был Павел Александрович Вульфиус (1908–1977)[32]. Скажем об этом выдающемся педагоге и музыковеде несколько слов.

Проработав в консерватории два года (1936–1938), Вульфиус вынужден был покинуть Ленинград: его арестовали по 58-й статье. Срок отбывал в лагере в Пермской области (деревня Мошево), затем работал в Доме культуры (г. Соликамск). По возвращении в Северную столицу в 1956 году заведовал кафедрой истории музыки. С 1967 года занимал должность профессора.

С самого начала Павел Александрович отнесся к юному вологодскому музыканту совершенно особенно. Во многом это было связано со сферой общих интересов. Дело в том, что исследовательская деятельность Вульфиуса всецело была ориентирована на изучение эпохи романтизма, и прежде всего творчества Шуберта — одного из любимых композиторов Гаврилина. Как известно, сочинения австрийского гения автор «Вечерка» и «Немецких тетрадей» играл и переигрывал много раз.

Лекции Павла Александровича Гаврилин слушал восторженно, с особым вниманием. Между учеником и профессором установились добрые, доверительные отношения. Общение не прекратилось и после выпуска Гаврилина из консерватории[33]. Так, в октябре 1975 года Вульфиус подарил ставшему уже знаменитым композитору свою книгу «Классические и романтические тенденции в творчестве Шуберта» с надписью: «Дорогому Валерию Гаврилину, наследнику Шуберта в русской музыке».

Но прежде чем стать продолжателем традиций, завещанных классиками, Гаврилину предстояло пройти долгий и трудный ученический путь.

Со времён десятилетки сохранилось не так много сочинений. Это Вальс (ля-бемоль мажор), Токката[34], две прелюдии для фортепиано (1958), упомянутая Сонатина (посвящена Е. С. Гугель), песня «До свидания» на собственные слова (посвящена Лерику Холостякову, 1955), «Lied-Tanz von Aschmadchen» («Песня-танец Золушки», слова И. Шварца, 1957), Струнный квартет № 1 (1957) и пьеса для виолончели «Холеовлия» (1956). Необычное название последней включает начальные буквы фамилии, имени и отчества виолончелиста, друга Гаврилина — Леонарда Владимировича Холостякова. Окончание «И Я» говорит само за себя.

В ту пору Гаврилин был всецело увлечён Шостаковичем. «Его музыка обрушилась на наши юные головы как неистовый водопад, — вспоминал композитор. — Слушали, играли, гонялись за каждой пластинкой, даже походкой старались походить на него, многие завели очки, хотя раньше это считалось некрасивым. И если походка и очки давались всё же с некоторым трудом, то музыка наша собственная — у тех, кто имел нахальство её сочинять без всякой натуги, — получалась «Шостакович per se», то есть в чистом виде.