Валерий Гаврилин

При таком головокружении трудно было заметить что-либо, кроме творчества этого гения. Да мы и не старались. Мы тянулись к нему, как к спасению, без страха и сомнений, свойственных зрелости, мы летели на свет, не думая, что свет может быть и опасным, что может он ослепить, лишить зрения, поглотить как море — бесследно, что пройти через явление великое, встать вровень с ним может только другое великое явление…

Но обо всём этом мы и не думали, с презрением и насмешками обходя или разбивая вдребезги встречные светильники музыки, не думая, что в каждом из них заключён огонь, могущий освещать и согревать.

Такова юность» [19, 139].

Гаврилин и его друг Вадим Горелик специально познакомились с сестрой Шостаковича Марией Дмитриевной и благодаря ей всегда точно знали, когда любимый композитор приедет в Северную столицу. Для Гаврилина был важен каждый взгляд Дмитрия Дмитриевича. В своих заметках он написал: «Видел Ш<остаковича> 8 раз, 9 раз шёл за ним следом, 5 раз здоровался за руку». Среди шуточных высказываний Гаврилина о повальном увлечении Д. Д. Шостаковичем есть и такие: «Говорят: «Это голый Шостакович». «Голый Шостакович» нашёл широкое отражение в произведениях композиторов. И как только после этого Шостакович не стесняется показываться на людях? <…> Или ещё говорят: «Чистый Шостакович», как будто это так удивительно <…> Хорошо, что ещё не сказали (я жду, что это произойдёт): «Как симфонист Шостакович значительно выше Бажова, но зато уступает ему как сказитель» <…> Кафе «Вечерний Шостакович». И по поводу заявлений музыкальных критиков: «Музыкальные ужасы — «Малая терция в послевоенном творчестве Шостаковича». <…> Ленинградская пресса устами С. Богоявленского запальчиво информировала читателя о том, что Шостакович в своём 13-м квартете отразил всю глубину мироздания, хотя до сих пор этого никому сделать не удавалось, и потому, слава Богу, музыка ещё существует» [20; 40, 111–112, 115, 158, 169].

Однажды, может быть, после очередного шествия за Шостаковичем, молодой композитор отважился и попросил у своего кумира фотографию на память. Автор Ленинградской симфонии ничего не имел против и подарил снимок с надписью: «Гаврилину Валерию от Дмитрия Дм. [Подпись]. 19 IX 56 г.». Кроме того, как-то после концерта Вадим Горелик и Валерий Гаврилин набрались смелости и зашли к композитору в артистическую, представились, рассказали, что учатся в десятилетке. А затем Гаврилин воскликнул: «Да вы же гений, Дмитрий Дмитриевич! Вы написали Седьмую симфонию…» По словам Горелика, «композитор был любезен. Подписал нам программки, но при этом сдержанно заметил: «Не надо эмоций. Не надо такие вещи говорить. Сегодня ты — гений, а завтра — бездарность». Наверное, великий музыкант хорошо помнил постановление 1948 года, разгромные статьи о своём творчестве в сталинские времена: «Сумбур вместо музыки» и «Балетную фальшь» [45, 71].

«Мы незримо ощущали на себе его контроль совести, — признавался Гаврилин. — Всё время было такое: а что скажет он, а что он подумает? А если ты его увидишь, то как он на тебя посмотрит или ты на него посмотришь? Всё время старались «чистить себя» под этим человеком, и когда его не стало, то какая-то сразу темнота образовалась, и пошли вдруг другие великие, выдающимися стали. <…> Не стало горы, и тогда всякие холмики, кочки стали выдающимися. И это ужасно плохо, когда нет такого пламени, как Дмитрий Дмитриевич» [21, 13].

Некоторое подражание стилю Шостаковича можно услышать в ранних гаврилинских сочинениях. Но есть в них и своё, самобытное. Например, в первой фортепианной прелюдии (соль минор, 1958) отчётливо проступают контуры будущей темы знаменитой песни, исполненной, в частности, Людмилой Сенчиной, — «Я не знаю» (соль минор, 1972)[35]. А это уже самая настоящая песенная лирика — те интонации, по которым авторский стиль Гаврилина узнаётся безошибочно.

Вместе с тем в ранний период творчества будущий Мастер приступает к освоению разных техник композиции. Так, в Квартете № 1, исполненном школьными друзьями (Ю. Симонов — первая скрипка, О. Гринман — вторая скрипка, Н. Кокушин — альт, Д. Левин — виолончель), он использует полифонические приёмы, пониженные ступени в духе Шостаковича, вводит остро диссонантные созвучия.