Валерий Гаврилин

Другое, не менее увлекательное занятие — негласное противостояние учительско-воспитательскому составу: как списать, чтобы учитель не заметил, у кого попросить конспект лекции, если ее прогулял, как проигнорировать общеобразовательные предметы, чтобы посвятить всё время специальности. Насчёт последнего обстоятельства, кстати, соученик Гаврилина, скрипач и композитор Марк Ефимович Белодубровский отмечал: «Педагоги-общеобразовательники. Здесь мы встречали сопротивление своим претензиям. Каждый из них по-своему стойко защищал свой предмет, становившийся объектом наших нападок как ненужный музыкантам. Одни обливали нас за это презрением, другие старались не замечать сопротивление и с чувством фанатизма или безысходности делали своё дело. Третьи побеждали своей интеллигентностью. В целом же уровень преподавания в нашей общеобразовательной школе был высоким — выпускники при желании без особых проблем, «с ходу», поступали в «точные» вузы. Педагоги-специалисты. Здесь другое. Скажем так: институт кумиров» [45, 55–56].

Белодубровский, опубликовавший в книге «Этот удивительный Гаврилин…» свои воспоминания, описывал популярный в ученической среде «институт закидонства»: «Закидон» говорит или делает нечто странное, но то, что имеет тайный, но не познаваемый, нерасшифровывающийся смысл, своего рода «вещь в себе». В общем, это был «театр одного актёра», совмещающий «театр вживания» («верю» — «не верю») и «театр представления». Это был маскарад с бесконечными переодеваниями масок. Можно вспомнить об известной бахтинской теории «карнавализа-ции».

Частью этого процесса было выплёскивание каких-то небывалых слов, которые в силу их бытовой внефункциональности и ярко индивидуального фонического облика с особой силой воздействовали как на окружающих, так и на самого радостного автора, впрочем, сохраняющего при этом сугубо серьёзный вид. Кстати, всё это странным образом сочеталось с традиционным музыкантским жаргоном — «лабухским» (со всеми этими — «чуваки», «лабать», «хилять», «хохма»), что рождало несусветный лексический винегрет, словесную полистилистику.

То же касалось и деформации традиционного слова, как бы пробы его «на излом», и эпатирующе нетрадиционного построения фразы, что было не только «искусством для искусства», но и придавало речи характер противления в облике иронического абсурда. Могу засвидетельствовать, что все эти «тритатушки-тритата» и «туды-сюды, сюды-туды» (в «Перезвонах») не только отдалённый деревенский фольклор, но и близкий нам типичнейший интернат (по крайней мере, стимул и оттуда).

Вообще, ироническая настроенность как инстинктивное противление социуму, его давлению, поведенческому и словесному штампу для нашего учебного заведения была весьма характерна.

«Представляете («чуваки», конечно), сижу в кино, и вдруг откуда-то сверху — голос, не голос — уступите, говорит, место матери с ребёнком. До сих пор не могу успокоиться». Это — Гаврилин. Мистификация, конечно.

Одно время интернатские носили на груди, на кармане форменной куртки, алые ленточки с вырезом. Что это значило, думаю, не знал никто — ни исполнители, ни автор этой акции (если не ошибаюсь, Гаврилин), но она вызвала сильное беспокойство воспитателей и педагогов, которые безуспешно допытывались: зачем это и не лучше ли это снять? Что нам и требовалось доказать. Потом всё это прошло, как корь, но в тот период вызывало приятное чувство причастности к тайному ордену и некоего несгибаемого геройства.

Возможно, поэтому наиболее часто темой-прообразом создававшихся нами «живых картин» служило знаменитое произведение соцреализма — «Непокорённые» Фивейского. «Непокорённых» мы одновременно пародировали и примеряли на себя. Гордо стояли мы в соответствующей позе и в соответствующем одеянии (или, скорее, его частичном отсутствии) на служившей нам постаментом постели.

Более серьёзной акцией была стенная газета, выпущенная в одном экземпляре и снятая администрацией, если не ошибаюсь, буквально на следующий же день. Редакционная статья начиналась сурово и даже агрессивно: «Как известно, наша школа музыкальная…» И далее объяснялось, почему действительность не соответствует этому постулату. В издании газеты принимал участие весь цвет интернатской мысли: Валерий Гаврилин, Вадим Горелик, Сергей Сигитов.

Любимым интеллектуальным развлечением были споры. Сверхзадача — победить любым путём. Обычно побеждённый, не желающий признавать своё поражение, должен был издать какое-то особого рода мычание, что означало, во-первых, его стойкость в отношении своей позиции и, во-вторых, презрение к аргументам победившего противника. Этим он сохранял своё лицо нешуточного интеллектуала, привнося в сие действо элемент карнавала» [45, 59–62].