Валерий Гаврилин

Ландшафт меняется. Мы в парикмахерской. На столиках духи, пудра, вата, квасцы. В зеркале перед столом мастера — широкое лицо произведения. «Освежите», — просит оно. Творец принимается за работу. Он неопытен, но смел. В его руках бритва. Несколько решительных взмахов — и на пол, под ноги валятся срезанные вместе с бородой и бакенбардами розовые щёки. Ещё несколько минут — и урод с содранной кожей и вывороченной скулой, — урод, от боли при неслыханном насилии потерявший все свои чувства и рассудок, — появляется на свет божий.

Все потрясены леденящим душу садизмом. Общество, союзы, народы, континенты, миры — шлют проклятия рассудку творцов, отнимающих у музыки разум.

«Кажется, опять я дал маху, — думает юный гений. — Придётся поискать в другом месте». Его взгляд снова устремляется к небу. Сейчас оно праздничное и весёлое.

Голубой шёлк воздуха пенился и кипел, обдаваемый озорными волнами искрящегося под солнцем ветра. Кругом ни дымки, ни тени. Только ровный тёплый свет, прорезываемый ледяными струйками чистейших гармоний, тихонько играл сам собою, то подёргиваясь веками нежной ряби, в милой своей беззащитной прелести, то выпрямляясь стройно, окрашиваемый звуками чудных труб и флейт.

Во всей этой прелести там и сям витали и фланировали прекрасные мужи музыкальной науки. Вот в лёгком облаке пронёсся Феодосий Антонович Рубцов, с протяжным голосом и свадебной улыбкой. Ветер раздувал копну благородных вороных волос. «Вот это то, что мне нужно», — подумал молодой композитор. «Русь, именно Русь, Русь-тройка. Об этом надо сказать. Русь с её плясками, которых так много, которых мало кто видел, мало кто слышал, с её необыкновенными песнями, Русь с музыкой, созданной в интереснейших формах, которых никто ещё не уловил и не оплодотворил своим искусством, Русь с мелодикой, две трети которой мало кому известны. Русь с новым русским человеком, Русь с его новыми делами, с другой жизнью — но всё же Русь! Именно про это, про новое русское, по-русски, по-новому надо писать. Так надо писать».

Он поднял глаза, чтобы ещё раз взглянуть на славного учёного, но только лёгкая тень от облака, уносившего русс-наркультуртрегера, скользнула по его лицу. Перед ним стояла эпоха» [20, 40–43].

Очерк 8 СЛОВО О ТВОРЧЕСКОМ КРЕДО

После окончания консерватории в жизни Валерия Гаврилина наметился крутой поворот: по распределению его направляли в Киргизию, в музыкальное училище города Ош. «К этому времени я уже нащупал свою дорогу, свой путь в музыке, — рассказывает Гаврилин в одном из интервью. — Из меня стало выплёскиваться то, что во мне бродило, но до поры до времени было неопределённым и не находило выхода. Словом, кризисный момент уже оставался позади. Но даже если это было так, диплом-то мне выдадут музыковеда, а не композитора! Да и киргизский город Ош уже выплывает на горизонте» [19, 349].

Новость о Киргизии вызвала в семье Гаврилиных переполох: Наталия Евгеньевна ехать категорически отказалась — маленький ребёнок не перенесёт резкую смену климата. А это означало, что Гаврилину нужно поменять место жительства одному и ждать, когда сын подрастёт и семья воссоединится. В общем, накануне государственных экзаменов атмосфера в доме Валерия Александровича была накалённой.

Помощь пришла неожиданно.

С. Я. Требелёва, понимая, что Гаврилину никак нельзя покидать культурную столицу, пошла к О. А. Евлахову с разговором об аспирантуре. Наверняка беседа была не из лёгких, ведь автор песен на стихи Гейне не имел композиторского диплома.

И вдруг Гаврилиным звонит Орест Александрович (трубку взяла Наталия Евгеньевна): «Наташа, как вы отнесётесь к тому, что мы рекомендуем Валерия в аспирантуру по композиции? Сможет он сдать государственные экзамены и за музыковедение, и за композицию, и в аспирантуру?» Я ответила вопросом на вопрос: «А что же у него пойдёт как диплом по композиции?» В ответ услышала: «Немецкая тетрадь» (?!). От сердца отлегло. «Конечно, сможет» [21, 70].

Видимо, отношение Евлахова к «Тетради» со временем поменялось на диаметрально противоположное. Как бы там ни было, у Гаврилина появилась возможность остаться с семьёй. Естественно, известие о том, что предстоит в один присест сдать множество экзаменов, его не обрадовало, скорее — испугало. Но колесо уже завертелось: приходилось готовиться днём и ночью. Шутка ли — экстерном закончить композиторский факультет Ленинградской консерватории! Тем не менее экзамены были сданы на «отлично», и в шкафу Гаврилина появилось два диплома — композиторский и музыковедческий.

Чуть позже — ещё один успех: поступление в аспирантуру. И снова экзамены сданы на «пятёрки»[81], а это особенно приятно, поскольку в комиссии сидел сам Дмитрий Дмитриевич Шостакович.

В доме Гаврилиных наступил праздник: решено было пойти в ресторан «Нева» на Невском. «Было у нас пять рублей. Мы заказали бутылку «Цинандали» и по эскалопу — на это наших «капиталов» хватило. Настроение было прекрасное», — вспоминает Наталия Евгеньевна [21, 71].