Валерий Ободзинский. Цунами советской эстрады

Что-то в Валере безудержно расхохоталось на эти слова. Выходит, искал он того, чего и не существует? Нет на земле радости?

Выйдя на улицу, достал из кармана таблетки, повертел в руках и запросто бросил в урну. Труднее стало потом. Когда, лежа в комнате у Светланы, он угнетенно глядел в никуда. Сперва исчез сон. Еда внушала отвращение. Болели челюсти. То знобило, то бросало в жар. Мышцы сводило, а он нарочно не поднимался.

Наконец опять невыносимость. Но и она не сломила. Истязания Валерий сносил недвижимо, с равнодушием уставившись в потолок. Он стал угрюм. Говорил о самых простых вещах, не имея надежд, ничего не ожидая от жизни.

Здоровая внешность утратилась безвозвратно, но Валера не стыдился располневшей фигуры, бесформенной одежды. Да и перед кем? Детей он почти не видел. И как можно было бы устыдиться перед ними, когда они боялись его?

Он лишь корил себя, что наградил их страданием и не дал чего-то, про что и сам не знал. Он судил себя. По-прежнему не понимая, к чему стремиться.

«Это все от самости…» – говорила ему в детстве Мария Николаевна, подводя к иконам.

Но разве самость не есть проявление духа? Просто кому-то по силам идти по головам. А ему оказалось – нет. Он просил прощения у многих. Но не менял взгляда на жизнь. Выходит, что и раскаяния не было. Иначе непременно что-то поменялось бы.

Проходили дни, недели, месяцы. Вновь и вновь, ничего и никого не замечая, он равнодушно смотрел в потолок. Не осталось слез, боли. Прежде хотел быть любимым. Сейчас, свободен и от этого. Не нуждается в утешении гордости, позабыл о любви публики. На улице от него брезгливо отшатываются. Этим он теперь утешается. Уединение приносит покой.

Все ему давалось слишком легко. Стоило захотеть, как любой мчался через города, чтобы привезти кодеин. А Валера бежал, бежал. Стремился познать все блага человеческие. А может, от себя бежал? От пустоты разъедающей, от недостатка внутреннего наполнения? И это наполнение с исступлением искал в вине, в женщинах, славе и деньгах. Но ничем не восхищался. А только вновь ставил недоступные маячки, которые с новым рвением пытался достичь. Лишь утратив все, перестал искать. Чудовищно обманулся. И впрямь, всегда хотел лишь того, чего не имел. Не замечая настоящего, искал в будущем. Но что в настоящем? Ему по-прежнему все дается. А он продолжает брать. Светлана давно не может кормить его.

Ободзинский заставил себя встать. Нет, не в славе и не в деньгах счастье. Человеком быть или нет – выбор каждого.

Валерий устроился на работу. Не певцом, любимцем публики, а сторожем на галстучную фабрику и на склад стройматериалов. Ночевал в бытовке, подметал. Когда замечал на улице бродяг, старался помочь. Деньгами ли, сигаретой, простым словом. Это приносило радость. Не ту буйную, всепоглощающую, разрушающую, но тихую и наполненную. Иногда заходил в храм, останавливался в стороне. Смотрел, слушал. Как-то набрал Шахнаровичу. Поинтересовался про Гаджикасимова, но тот ровным счетом не знал ничего. Говорят, пропал человек, исчез.

В один из дней Валерий позвонил по телефону. Надев куртку, напоминающую балахон, пригладил седину и направился к троллейбусной остановке. Щурясь от чистого сверкающего снега, он созерцал прохожих и светлое, еще заспанное небо. Неспешным шагом ходил взад-вперед, сложив руки за спину, и вопреки словам того батюшки из храма отчего-то все-таки радовался. Значит, есть радость, существует! Радость обретения, радость смирения и покаяния. Надо ценить то, что есть сейчас, не ожидая иллюзорного «завтра».

Вскоре из троллейбуса вышла девочка на вид лет двенадцати в белой безразмерной куртке с Микки Маусом на спине. Без шапки. Густые волосы мгновенно разлетелись от холодного порыва ветра. Кучки больших снежинок тут же облепили ее темные широкие брови, лоб и круглое, еще детское лицо. Она незадачливо провела рукой по лбу, смахивая снег, который тут же вновь повалил ей в лицо.

Хмурясь еще сильнее, опустила голову, втянув ее в плечи, и угловато, слегка сутулясь, обошла желтый киоск. По пути рассматривая витрину с безделушками, то и дело, как футболистка, кроссовками подбрасывала в воздух хрустящие ледяные комочки. Затем подняла глаза и поймала взгляд Ободзинского. Тут выражение ее лица сделалось невероятно серьезным. Опустив одно плечо ниже другого, она наконец подошла к нему. В ее походке, взгляде Валерий увидел себя, того глупого мальчишку, который так хотел казаться крутым пацаном. Ободзинский посмотрел на девчушку с глубокой нежностью, без намека на тяжесть или вину.

– Привет! – Тут же на детском личике появилась улыбка и знакомые складочки у губ, точь-в-точь, как у него…

Не спеша, он сделал шаг навстречу и крепко обнял нескладную фигуру:

– Здравствуй, Валерия… дочь моя.

Глава XXXX. Эпилог II 1990–1997

– Здравствуй, Валерия, дочь моя, – улыбался мне папа одними глазами. От него веяло спокойствием, и он походил на умудренного опытом, святого отца. Уголки его губ чуть подрагивали, и он сдерживал радость в легкой улыбке. Взгляд излучал нежность и любовь.