Валерий Ободзинский. Цунами советской эстрады

– Пап, пап, значит, мы с Аней фильмы смотреть. Анджей рыбачить. Дом у реки построим. Анжела с тобой петь, мама готовить. А Аня… ой, какие она супы делает! Это невообразимое что-то!

Меня несло, папа слушал, затем расплылся в улыбке, приобнял:

– Валерия… Не испанируй.

– Чего-о? – вылупилась я.

Они с мамой переглянулись, и мама, ностальгически закивав, разъяснила:

– У нас в Донецке поклонник папин был. Испанец. Страшный болтун. Он так убалтывал всех. Гольдберг как-то сказал ему: «Ну ты и испа-анец!» Мы всех болтунов в честь него потом «испанцами» окрестили.

После обеда Анджей одевался папу провожать. Они спускались вниз и пытались завести умирающий автомобиль с музыкальным названием «Полонез». Анджей ругался, нервничал, папа потешался. Делать нечего, приходилось Анджею садиться за руль, а папе вставать к багажнику и толкать. Через какое-то время машина издавала долгожданные, слабые хрипы, папа запрыгивал, и они потихоньку выдвигались на Преображенку.

Узнав, что папа принял христианство, я призадумалась. С детства, как и мама, я принадлежала к исламской вере. Когда сказала папе про желание креститься, он одобрительно закивал:

– Это хорошее дело. Папа даст денег, купи цепочку и крест.

А потом он приехал к Анжеле и подарил ей две библии: маленькую и большую:

– В этом что-то есть, деточка. Почитай. Я освятил их.

Анжела по каждому вопросу бегала к папе советоваться. Когда забеременела, то первый, кому она об этом сказала, был отец. Она в растерянности сидела в комнате на Преображенке, расспрашивая его мнение.

– Будем рожать! – безапелляционно сказал папа.

На годовщину Сашеньки приехал пораньше. Взял денег и решил, что непременно подарит их первой внучке.

– Валера! – вопрошала Аня. – Последние деньги отдашь, а потом лапу сосать будем?

Но разве отца переспоришь? Забрал деньги и не желал ничего слышать.

Аня обиделась, не поехала. Папа же, держа на руках малышку, гулил, щекотал животик, целовал пухлые щечки.

– Вот, вся семья в сборе, – довольно огласил Анджей, – я че пердолю. Стебаюсь, да Валэра?

Папа кивнул, а Анджей схватил фотоаппарат и закричал:

– Нэвочка, ич, давай вставай с Валэрой. Фотография, – Анджей прыгал вокруг них с фотоаппаратом, а потом вспомнил про главную виновницу торжества. В итоге все столпились у дверей на фотосессию. Папа достал двести долларов и коробку, из которой аккуратно вытянул большую икону:

– Это Сашеньке, – он продолжительно смотрел на Анжелу.

Через два месяца юбилей был уже у папы. Ему исполнилось 55. Мама купила ему белый свитер. И, подозвав меня в коридоре, тихонько всучила пакет:

– Поздравь папу. Подойди, поцелуй. Скажи что-нибудь. Как умеешь.

Мечту о большом доме папа все же не воплотил. Но он снял квартиру. Анджей перевез ему тот самый телевизор «Сапфир» и все необходимое.

Мы остались с Аней вдвоем.

– Папан твой все к самостоятельности стремится, – сказала она с иронией. Мне хотелось поддержать ее. Да и я была уверена, что отъезд папы временный.

Папа с Аней продолжали выезжать на гастроли. В Вологде в большом зале ДК ВПЗ папа пел во втором отделении после Гелены Великановой. Гелена Марцелиевна не могла сдержать радости:

– Это настоящий праздник, увидеть тебя, Валерочка. Почти пятнадцать лет прошло! – повторяла она.

Но вскоре папа снова запил. Приехал на Преображенскую к «лукоморью», поднялся к нам.

– Валера, концерт на носу. Завязывай, – взывала Аня к здравомыслию.

Утром я поехала на вокзал. Тамара Миансарова мне передала для папы билеты на поезд. Все мы волновались, чтоб он успел прийти в себя. Но раз начал появляться, считали, что все к тому идет.

В следующий раз он зашел затемно, после одиннадцати. Сел и взялся за телефон:

– Анжелика, девочка, дите ты мое родное. Прости меня. Ни о чем в жизни не жалею. А о тебе, о детях своих жалею.

Аня не выдержала:

– Твоя Анжелика плевать на тебя хотела! На фиг ты своим детям не сдался!

Я схватилась за голову. Чувства разрывали, и я не могла в них разобраться. Растерянность, недоумение, отчаяние. Обида, злость и боль, что Аня не видит меня. И было жаль, что я являюсь причиной ссор между ней и папой, и я не знала, как доказать ему, что он мне нужен. И страшно, что папа поверит ей и ему станет так же тяжело, как мне, когда я слышала такое же от нее в свой адрес о папе.

Больше часа он говорил по телефону и плакал. Аня кричала. Я чувствовала себя лишней.

А потом ему стало плохо. Аня вызвала доктора. В больницу отец отказался:

– Умирать дома буду.

– Какой умирать, тебе на концерт! – Аня пыталась вернуть его в реальность, но отца трясло. Мы его обтирали. Перестилали постель. Я держала его, Аня обтирала. Потом наоборот. В ту последнюю ночь я уже привыкла к этим перекладываниям и разным манипуляциям. Но устали, нанервничались. К шести утра вовсе умотались.

– Давай приляжем, – предложила Аня. Я поглядела на нее с благодарностью, потому что на ногах уже не держалась. А через три часа проснулась от того, что она трясла меня за руку:

– Лера, вставай… Посмотри, он, по-моему, умер.

Я побежала к нему:

– Давай, Ань. Берем, потащили.

– Так ведь он же умер, – неуверенно, словно спрашивая, сказала она.