Валерий Ободзинский. Цунами советской эстрады

В Москву возвратились днем. Пришло время решать насущные вопросы: как теперь говорить с Олегом Леонидовичем? Дирижер знал, что Ободзинский выступает на стадионе. Даже нескольких музыкантов из оркестра отпустил с ним. Но тогда Валера и не думал об увольнении…

Стоял дождливый, туманный вечер. И несмотря на то, что времени еще было не много, на улице быстро стемнело. Аккуратно переступая лужи, Валера шагал по Краснопресненской набережной к мануфактуре. Вспоминались выступления, увлекательная работа в оркестре, их репетиции. А с каким волнением впервые явился на прослушивание? Подойдя к зданию, остановился. Все три окна светились, бросая неровные, длинные тени на тротуар. Успел, значит. Лундстрем, скорее всего, на месте.

В зале горели люстры, Олег Леонидович стоял в костюме возле рояля и о чем-то беседовал с братом. Валера деликатно кивнул им и остановился возле подоконника в стороне, чтобы не мешать.

– Валерий, вы что-то хотели? – откликнулся дирижер, спускаясь со сцены.

– Мне нужно поговорить с вами. – Ободзинский глянул на Игоря. Лундстрем младший понятливо кивнул, подхватил пальто с первого ряда и, пожав руку обоим, скрылся за дверью. Дождь тоскливо постукивал по стеклам.

– Я вас слушаю.

– Олег Леонидович… Мне нужно уйти из оркестра, – выпалил Валера. – Павел Леонидов предложил мне работу солистом. Простите меня.

Лундстрем молчал.

– Я всегда хотел большего, – продолжал Валера и, словно устыдившись собственных побуждений, торопливо заговорил: – Я же не джазмен! Вы без меня прекрасно справляетесь. Да и не люблю я, оказывается, джаз. То есть люблю, конечно, но совсем не так, как вы. Для меня джаз символ: пацанская смелость, первые джинсы, свобода. А в душе я лирик! Парень со своей жизнью, своими мечтами, надеждами. Не коллективными, понимаете? Не героическими, а обыкновенными…

– А вы уверены, что готовы? Не слишком ли резкий старт? – без тени недовольства спросил дирижер.

– Кто не рискует, тот вечность жалеет об утраченных возможностях. Падать – так с большого коня, – пришли на ум слова импресарио.

– С большого коня и падать больнее. Не знаю, поймете ли… – Олег Леонидович помрачнел, будто засомневался, стоит ли продолжать. – Вы амбициозны, молоды, полны надежд. Безусловно талантливы. Однако быстрый успех может сломать. Сломать и вас, и ваше будущее. Любая слава – это зависть, интриги, травля. А внезапная слава – все то же самое, но втрое сильнее. Тише едешь… Однако амбиций в молодости у меня было не меньше вашего. Возможно, оттого и провел столько лет в Казани.

– Сейчас времена не те…

– Думаете? – Вдохнул дирижер. – Оттепель кончается. К тому же Леонид Ильич уже не первый секретарь.

Валера вспомнил кухонные пересуды: Хрущева отстранили вовсе не по состоянию здоровья, а за волюнтаризм. Однако не задумывался, что лозунги о возвращении к «ленинским принципам коллективного руководства» относятся к нему лично. Напротив, радовался, что скоро в каждой советской семье будут холодильник, телевизор, стиральная машина и радиоприемник, как и обещала реформа Косыгина.

Валера перевел взгляд в окно. С улицы дохнула темнота, и Ободзинский не увидел ничего, кроме собственного отражения.

– Разве у меня есть выбор? – усмехнувшись, певец развел руками. – Я просто не могу отказаться от такого шанса!

– Не отказывайтесь, – положил руку на плечо дирижер и, чуть наклонившись к Валере, доверительно понизил голос, – просто оставьте себе запасной аэродром.

– Что вы имеете в виду?

– Ведь это Леонидов просил вас уволиться из оркестра? Как руководитель, я его понимаю. Легче работать с артистом, зависящим только от тебя. Лояльность, четкий график, никаких капризов, – он улыбнулся. – А вот для вас выгоднее остаться в оркестре. Лишний заработок, связи, возможности.

– Думаете, у меня там не сложится?

– Напротив, очень желаю, чтобы сложилось! Просто… дружные вороны гуся съедают. Никогда не рвите старые отношения. Не все и не всех можно вернуть.

После разговора Валера летел домой на подъеме. Летний дождь оживлял приглаженную от зноя траву и прибивал к земле надоедливый тополиный пух. Празднично блестели редкие фонари.

– Нелюша, с Лундстремом договорился. Так что теперь – Донецк!

– И что Олег Леонидович?

– Он предложил работать по договору! – резво отозвался Валера.

Неля восхищенно покачала головой:

– Удивительный человек. Пошел тебе навстречу.

– Мне сама жизнь сейчас движется навстречу! Дорн пригласил в филармонию, Леонидов ко мне домой пришел. Лундстрем уговаривал остаться.

Неля странно посмотрела, будто хотела что-то сказать, но раздался звонок:

– Ободзинский, ну что там с оркестром? Развязался с ними? – услышал Валера в трубке командный голос Леонидова.

– Только что оттуда. Мы остаемся на договорной основе.

– Пф! Это еще зачем? – с нарочитым пренебрежением надавил Павел. – Когда пойдут концерты, договора боком выйдут.

– Когда пойдут, тогда и посмотрим. Пока не мешает, – твердо сказал Валера. – Я справлюсь.

– Ладно, проехали. Завтра у тебя съемки на Девичьем поле!