Валерий Ободзинский. Цунами советской эстрады

Леонидов машинально пожал руку и хотел отвернуться. Валера вскинулся:

– Я выступаю сегодня. Буду рад, если послушаете.

– Понял. Послушаю, – скороговоркой ответил Павел и вновь стал искать кого-то в зале.

– Кажется, я ему не очень понравился, – поделился певец с Эгилом. Валера старался улыбаться, но охватили сомнения: останется Леонидов на его выступлении?

Выйдя на сцену, Ободзинский посматривал вправо-влево, в надежде увидеть администратора за кулисами. И не находил.

После выступления никто не подбежал, не догнал, как было в Донецке. Дорн сразу пришел. А Леонидов? Птица другого полета? Или дело в Валере? Не заинтересовал! Неужели Кобзон, Магомаев, Мондрус – лучше? Или администратор выбирает не по голосу, а по другим критериям? Так он готов! На все готов! Лишь бы взлететь.

Шли дни. Валера не мог смириться с неудачей. Кроме Леонидова должны быть и другие. Пусть не такие маститые, но и работать с ними попроще будет.

Оркестр готовился к четвертому джазовому фестивалю. Москвичи говорили о фестивале тихо, не афишируя. Молчало и радио. А Валера с Нелей мчали в Марьину рощу в ДК МИИТ. Через открытое окно черной «Волги» он подставил лицо теплому ветру. Ободзинский снова не у дел. Его не будет на этой сцене.

– Как нам с тобой повезло, что Олег Леонидович билеты достал, – радовалась Неля.

– Так им положено. Выступают. Олег Леонидович через своего знакомого билеты нам передаст. Через Шахнаровича, кажется.

Затем перевел взгляд на блеклое здание светло-бежевого цвета. У входа в ДК выстроилась очередь вплоть до трамвайных путей. Разглядывая окружающих, Валера стал пробираться ко входу, когда его окликнул незнакомый голос:

– Ободзинский!

– Добрый вечер. Вы от Олега Леонидовича?

– Пал Саныч, – представился мужчина средних лет, снимая шляпу, – концертный директор.

Они обменялись приветствиями и разговорились, места оказались рядом.

– Дорн? – жизнерадостно кивал Шахнарович. – Знаю, конечно. Администратор от Бога. В Москве администратором Моссовета работал. Смело можете звонить ему.

– Мне тут говорили, что он в Воркуте за «левые» концерты сидел. Опасно.

– Нелегальные концерты опасны? – рассмеялся Пал Саныч. – Жить вообще опасно. Можно умереть. А сидел он по обвинению в шпионаже. Концерты ни при чем.

Валера не нашелся, что ответить. Понятно, что именно такие концерты приносят деньги, но и страшно связываться. Или не страшно? Какой ты мужчина без денег? Кто не рискует…

Зал битком. Балконы переполнены. Духота. Пахнет пудрой, букетами и бархатными креслами. Шепот зала, шепот тяжелых портьер, где огромная эмблема «Москва. Джаз-67» предвещает: сейчас, сейчас начнется невообразимое!

Когда на сцену мимо черного рояля прошагал Уиллис Коновер, все замерли.

– Вот те нате! Голос Америки собственной персоной! – воскликнул Валера при виде радиоведущего в очках.

Шквал аплодисментов, свист и крики: на сцене показался биг-бэнд Эдди Рознера. Как давно Ободзинский ходил к нему на прослушивание… Едва застонали трубы, захрипели саксофоны, мысли рассеялись. Валера почувствовал невесомость. Сейчас начнется настоящая жизнь, настоящая свобода. Музыканты требовали от инструментов больше и больше, вызывая в зале то сочувствие, то восторг. Однако Бетховен что-то поломал в восприятии. Все, что Валера увидел, – публика, поглощенная музыкой с головой. И он, выпавший из нее, смотрящий со стороны.

Вспомнилось высказывание Игоря Лундстрема про всеобщее равенство эмоций. Чтобы влиться в толпу, нужно чувствовать то же самое. И ансамбли здесь даже не те, что творят магию, превращая зал в стадо, нет… они обязаны искать, угадывать, как Гамельнский крысолов правильную мелодию. Видят ли зрители в них людей? Артистов? Или просто бездумно расслабляются, потому что получили то, что хотели?

Нет уж. Это не для Валеры. Когда он будет петь, зрители должны видеть именно его. Кричать «Ободзинский!», а не «Джаз! Джаз! Джаз!» Пусть Бетховен «навязывает» эмоции. Он тоже будет навязывать. Только Бетховена любой может сыграть с листа. А Ободзинского заменить будет нельзя. Исполнение должно стать непревзойденным, особенным! К черту джаз!

Через два дня раздался звонок в дверь. Увидев, что перед ним Леонидов, Валера поспешно и неловко запахнул атласный халат, одетый поверх штанов.

– Проходите, пожалуйста.

Как назло, Нели не оказалось дома. Валера вывалил на стол все, что нашлось под рукой: печенье, пряники, зефир. Леонидов жестом показал, что чаю не надо. Он сел на стул и, глядя в упор, хлопнул по столу:

– Ободзинский, я послушал тебя. Через неделю на ростовском стадионе обкатаем. Споешь две-три песни на разогреве. Справишься – помогу.

– Стадионе? – Валера застыл с чашкой в руке. Почему-то именно в этот момент вспомнилась деликатная, уважительная манера общения Лундстрема. Вздохнул, понимая, что согласится на все. А стоит ли? Стоит ли успех этого?

– У меня есть время подумать?

Леонидов насмешливо прервал сомнения:

– Да не мандражируй ты! Падать, так с большого коня!

Глава XXII. Донецкая филармония 1967–1968