Валерий Ободзинский. Цунами советской эстрады

– Когда улыбаешься, глаза у тебя синие-синие, – заглянула в лицо Неля и протянула куртку. Дождалась, пока наденет, и по-матерински застегнула верхнюю пуговицу.

Жизнь хороша! Зажмурившись, Валера сладко потянулся и пропел куплет Бубы Касторского из «Неуловимых мстителей», услышанный недавно от кого-то из музыкантов:

– Я – одессит, я из Одессы, здрасьте! – он приобнял любимую за плечи. – Какой город чудный, Нелюш! Одно название чего стоит: Донецк – Да-нет-ск!

Видя Нелино недоумение, пропел куплет Бубы Касторского до конца:

– Я – одессит, я из Одессы, здрасьте! Хочу открыть вам маленький секрет. А ну спросите: «Ты имеешь счастье?» И я отвечу: «Чтобы да, так нет!»

– Аааа! Да, нет, наверное? – понятливо протянула Неля. – Да уж! Такие тонкости приметит лишь одессит!

До гостиницы «Донбас», что на углу улицы Артема и проспекта Гурина добирались на КАВЗе, желтом капотном автобусе. Приобняв Нелю, Валера по-царски раскинулся на сиденье, а Лундстрем негромко знакомил местного администратора, Михаила Сергеевича Дорна, встретившего их, с оркестрантами:

– Валерий. Наш солист. Обещал стать кормильцем коллектива, – шутливо припомнил дирижер, чутко уловивший, что Валера ищет способ смягчить слова, сказанные в сердцах на репетиции. – Будет содержать наш оркестр.

Валера посмотрел на Лундстрема с признательностью: лучшего места, чем автобус, не найдешь. Все в сборе, сидят кучно, слушают с вниманием. Авторитет дирижера, переведшего те слова в шутку, дорогого стоит. И Валера с энтузиазмом ухватился за руку помощи:

– А почему нет? Вы же решили «улучшить» Дюка Эллингтона в восемнадцать? Молодые приходят на смену старшим.

Дорн по-доброму улыбнулся детской непосредственности Валеры:

– У вас, джазменов, какой-то мальчишеский кураж! Вспомните еще, как Армстронг с Рознером открытки друг другу писали.

Все рассмеялись, а Неля шепотом спросила:

– Что за открытки?

– Когда на Всемирном конкурсе трубачей Луи занял первое место, а Эдди второе, то Армстронг подарил Рознеру открытку: «Эдди Рознеру – белому Армстронгу». Эдди не понравилось, что ему напомнили о втором месте, и он в ответ подписал фото: «Луи Армстронгу – черному Рознеру».

Тем же вечером биг-бэнд потряс горожан. В рассеивающемся свете огней рампы Гарлемский ноктюрн уносил в сказку. Сводил с ума «Луч тьмы» Кунсмана. Томно вздыхали трубы, хохотали, стонали, молились тенор-саксофоны. Рояль то звенел легким дождем, то отдавался в зале пьяным звучанием. Дончане, задышав свободой и праздником, пританцовывали. Еще еще, еще! Оркестр вспыхнул вулканом, подарил горячий мир интонаций, чувств, духовного наполнения.

Когда музыка смолкла, объявили Валерия Ободзинского. Михаил Сергеевич Дорн уже бывал на концертах Лундстрема и потому находился за кулисами. Отодвинув штору, он удовлетворенно поглядывал, как реагирует публика на виртуозную игру джазменов. Услышав фамилию Ободзинского, любопытство потянуло в зал. Днем Дорна позабавило бахвальство молодого человека. А теплое отношение дирижера подогрело интерес. Валерий выпорхнул на сцену. Возле микрофона, немного запутавшись ногами в проводах, улыбнулся:

– Добрый вечер, дорогие слушатели, слушательницы. Я очень рад видеть вас сегодня в этом зале. Очень рад быть в вашем городе. Я сам из Одессы, Украина моя родина. Потому начать хочу выступление с песенки без слов, которая так и называется «Я возвращаюсь домой».

Дорн нащупал ручку ближайшего к проходу кресла, разложил сиденье и уставился на Ободзинского. Желание позерствовать, рисоваться, шутить, что Дорн увидел в автобусе, исчезли. Сейчас Ободзинский был прост и искренен. Искусство перевоплощения? Или сейчас он настоящий?

Когда Валера запел «Анжелу», Михаил Сергеевич замер. Он верил, сопереживал! Нет, так играть невозможно. Это не артистизм, это что-то большее!

– С тобой я забываю все невзгоды. Уходят тучи прочь, стихает ветер. Над миром дни летят, а может, годы… – Валера пел трепетно, робко, будто в бессилии. То поднимал, то обреченно опускал руки. – Я знаю лишь, что ты живешь на свете…

«Анжелу» Валера обнаружил на той же катушке с Джанни Моранди. В мелодии – тихое счастье и грусть. Слова, созвучные музыке, лирично заменившие расхожее «я тебя люблю» и сделавшие любовь сокровенной, таинственной. Вдохновение, мгновенно пробуждающее желание петь, потому что песня предназначена для тебя, и только для тебя. Все это принудило заездить пленку до дыр и сделало песню любимой. После выступления Дорн взволнованно протянул листок с телефоном:

– Я много работаю с артистами. Но вы – ошеломительны! Если надумаете делать сольную карьеру, наберите меня.