Валиханов

Если когда-нибудь отыщется что-либо из переписки Чокана с Курочкиным, с друзьями-сибиряками, с Полонским, который дружил с Михайловым, можно будет точнее определить, что мог знать Валиханов, находясь за тридевять земель от столицы. Но и сейчас известно, что осенью 1862 года в Омске появился отсидевший в Петропавловской крепости Потанин. По рекомендации Петра Петровича Семенова он был зачислен в экспедицию астронома К. В. Струве, будущего академика, а до весны занялся делами Сибирского казачества, принял участие в составлении проекта нового положения о казачьем войске, благодаря Потанину из Омска пошел в Петербург самый демократический проект. Об этой бурной деятельности Потанина Чокан не мог не знать. И Потанин по приезде сразу же оказался в курсе всей позорной атбасарской истории. Расстояние между Омском и станцией Кокчетавской по сибирским меркам — пустяк. Чокан и Григорий непременно должны были свидеться осенью или зимой. Значит, Валиханов имел вести из первых рук, от непосредственного участника петербургского студенческого движения.

Какие решительные события начались в Петербурге вскоре после его отъезда! Распространялись прокламации, которые звали молодое поколение включиться в ряды революционных борцов, сблизиться с народом и повести среди него пропаганду, призывали избавить народ от чиновничества, демократизировать государственный строй, установить в общинах и волостях выборное самоуправление, выбрать в общероссийском масштабе доверенных лиц, а они уж решат, какие повинности и подати вводить, а какие нет.

Потанин приехал в Сибирь с планами организации здесь революционной пропаганды, создания тайного общества сибирских патриотов, созыва доверенных лиц от всей Сибири — в том числе и от инородцев — для того, чтобы решить на общем совете вопрос о равноправии Сибири с исконным центром России.

Чокану он говорил как единомышленнику о готовящемся крестьянском восстании, о мерах, принимаемых правительством для подавления революционного движения. Потанин рассказал Чокану о своих двух встречах с Чернышевским, о разногласиях партии Чернышевского с Герценом, о призыве Герцена: «В народ!» — о многом, что никак не могло быть упомянуто в письме Чокана Майкову — прежде всего из обычной для российской переписки осторожности. И потом это все-таки письмо Аполлону Николаевичу Майкову, не примыкающему к демократическому движению 60-х годов, а лишь изредка подающему возгласы сочувствия.

И все же осведомленность Чокана в новых веяниях вновь и вновь прорывалась в его письме Майкову. Вот он сообщает о своем хождении в парод:

«С местными султанами и богачами из черной кости я также не лажу, потому что они дурно обращаются со своими бывшими рабами, которые теперь хотя и освобождены, но живут у них, не зная, как уйти. Я требовал не раз, чтобы они платили им жалованье и чтобы обращались как с людьми, в противном случае грозил заколом. Зато с пролетариатом степным я в большой дружбе и скоро сходимся».

Однако, как бы ни были хороши отношения между первым революционером-демократом из казахов и «пролетариатом» (под которым Валиханов подразумевает всю степную бедноту), ему не удалось сыскать на родине единомышленников.

Он с горечью пишет Майкову, что живет «…хотя среди родных и окруженный милыми земляками, но разъединенный с ними чем-то неодолимым. Как я ни стараюсь с ними сблизиться, но все как-то не удается. Иногда все идет хорошо, но, как только дело доходит до убеждений, до серьезных разговоров, мы начинаем расходиться. Мои родные — люди добрые, честные и очень неглупые, но все-таки — киргизы, и притом киргизы аристократы (дикие аристократы, надо заметить, несколько сноснее образованных, потому что проще их) и потому имеют множество как национальных, так и сословных предрассудков и качеств… Я вижу теперь, что трудно одному бороться со всеми, вижу, что истина, как бы она ни была светла, не может изгнать самых неверных заблуждений, когда они освящены временем, и особенно у киргизов, которые до сих пор держатся шаманства, примешивая к нему гомеопатическую дозу ислама».

Вот она — драма первого в своем народе! Какие бы прекрасные планы он ни строил в занесенном снегом Кокчетаве, нет рядом единомышленников. И нет рядом образованных людей из казахов, которые были бы равны по развитию, — этих людей историки Казахстана единицами отмечают в 60-х годах на всем огромном пространстве Степи.