Валютчики

Издательство находилось недалеко от рынка, на углу переулка Островского с улицей Московской. Барсетка была при мне. Рукопись приготовил со вчерашнего вечера. Вызвав женщину, Пучков попросил принять деньги и выдать квитанцию. На том расстались. Многолетнее дело сдвинулось с мертвой точки. Кому не ведомы ощущения журналиста или писателя, подержавшего пахнущую типографской краской газету со своей статьей, тем более, написанную самим книгу, тот пусть не ведает треволнений и дальше. Основная масса людей может высказать мнение либо в кругу семьи, друзьям, либо в бригаде, коллективе. На собрании. Здесь аудитория в несколько тысяч, десятков тысяч читателей, с которыми поделился мыслями. Это не все. В произведении судьбами распоряжаешься на свое усмотрение. Крестьянина можешь сделать генералом, а маршала, например, Язова, снова заставить пахать землю, что ему и положено было делать по умственному развитию от рождения. Но Язов успел получить по заслугам. Косвенно. Другие ушли в мир иной, обремененные золотыми погонами, массой незаслуженно полученных от государства рабочих и крестьян орденов с медалями. Когда по телевизору выступают достигшие кремлевских высот ветераны с грубыми мордами, рассуждениями мужика от сохи, невольно возникает мысль, что повезло. Остался жив. Крупный государственный чиновник высказался прямо. Мол, прапорщик в современной армии в России годен только для войны с американскими солдатами. Прапорщик в царской армии мало отличался от барственного офицера. Бытие определяет сознание человека. Не успеет шустрый русский пристроиться за границей, как ничем не разнится от местного аборигена. Вернется — вновь мат-перемат, водка рекой. Впрочем, и за бугром бумажку бросит, плюнет, не к месту пукнет…

Весь день я чувствовал себя легко, несмотря на грязь вокруг, на то, что работать опять было не на чем. Прихватив ноги в руки, мчался к валютчикам на базаре, сшибая разницу в десятку на курсах покупки с продажей. Похрустывал под ногами ледок, облаивала очередного кавказца кулечница Света, предлагая с базара убираться в родную черножопию. Не навязывалась алкашам имеющая собственное мнение Андреевна. Как стерва срывалась за каждым клиентом обраставшая горбом бывшая супруга профессора от медицины. Казалось, что улыбка у нее дьявольская, зубы удлиняются. Но ей благоволили сияющий себе на уме калмыцкой рожей с донским аборигеном менты из пешего патруля. Остальным было по барабану, лишь бы получать мзду с носа по червонцу. Когда патруль менялся, выходило по два червонца. Тогда слышался ропот. Подбивала на бунтарство горбунья, она же закладывала ментам. Следовали приводы старух в отделение, оттуда на суд, который за незаконную торговлю спиртным оштрафовывал каждую на восемьсот рубликов. Так по всей территории со всеми беззащитными во всех сферах торгового оборота. Центральный рынок, это лицо города, во вторую очередь — морда всей нации. Надо признать — не привлекательная.

В начале февраля дни удлинились настолько, что в шесть вечера было светло. Разглядишь вещь, не подстраиваясь под выпадающий из окна магазина грязный свет. К концу работы холодало. Из помещения меня попросила ростом чуть выше лилипута, с наполеоновскими устремлениями, заведующая. Я не стал упираться, доказывая, что за все заплачено. Света засобиралась на электричку до Персиановки. К ней подошли двое мужчин с холщовым мешком. Она указала пальцем в мою сторону. Как бы равнодушно, я отвернулся к остановке трамвая. Мужчины прислонили мешок к стене, тронули за рукав куртки.

— Слышь, браток, самовар не нужен?

— Какой самовар? — не сообразил я. — Медный, что-ли?

— Старинный. В рабочем состоянии, как полагается.

— Откуда вы его приволокли?

— С хутора за Батайском, с Кулешовки, — пояснил один из ходоков. — Недалеко от комбината детского питания по дороге на Азов.

— Совсем его не разворовали? Женщины жаловались, что вместо питания баночки детским поносом принялись наполнять.

— Запросто, — закивали смуглые хуторяне. — Работы никакой, колхозов давно нету. Денег на хутор если рупь. А выпить хочется всегда.

— Варили бы самогонку, коли душа требовательная.

— Кто варит, тот деньги лопатой гребет. Нам не сподручно.

— Чудеса твои, Господи… С чего решили самовар сдать? Чаепитие на Дону было в почете. Еще казачьи писатели подмечали эту черту среди местного населения.

— Чаи пусть бабы гоняють, нам подавай покрепче. Старуха с крайней хаты померла, помогли похоронить. Одинокая. Всего добра, что самовар. Берешь, или поворачивать оглобли?

— Все берем. Развязывай холстину.