Вальхен

— Ещё, Вальхен! Ты никогда не пела раньше… почему?

— Не знаю, как-то так получалось. Знаешь, в лагере, в бараке, мы с девчатами пели иногда. После смены-то обычно не до песен, мы просто падали спать. А в выходной… Там певунья такая была, украинка. Тося. Вот она обычно начинала. Ой, а песни какие красивые украинские! Я даже пару выучила.

Тиль ошеломлённо смотрел на девушку.

— То есть вы там пели?! А здесь — ты не поёшь?

— Да, там пели… Наверное, это нас как-то… спасало, что ли… Знаешь, в лагере всё-таки очень было страшно. Казалось, жизнь там и закончится. Ну вот… пели. А потом ревели все вместе, что домой хотим. Тиль, ну не мрачней так! Это прошло! — Девушка улыбалась и тормошила его. — Здесь мне сейчас так хорошо. Послушай, какая песня красивая!

Нiч яка, Господи, ясная, зоряна,
Видно, хоч голки збирай.
Вийди, коханая, працею зморена,
Хоч на хвилиночку в гай!

Сядем у купочцi тут пiд калиною,

I над панами я пан!
Глянь, моя рибонько, — срiбною хвилею
Стелеться в полi…

Валя оборвала песню, заслышав треск мотоцикла. Он поднимался на пригорок, и видно его ещё не было.

— Тиль, это, верно, полиция. Прячемся! — И Валя ринулась под иву, к воде, чтобы укрыться под откосом высокого берега.

Тиль решил не спорить и спустился за ней. Обхватил за плечи.

— Ну чего ты испугалась? Мы ничего не нарушаем… Идём себе и идём.

— С ума сошёл? Ты немец, гуляешь с остовкой! Видно же, что не работаем. И я без значка. Если русские с другими остами гуляют, полиция на это сквозь пальцы смотрит, и даже если с чехами или итальянцами. Но ты — немец, тебе не простят.

— Вальхен, сейчас не сорок второй год. Война кончается. Ваши, и англичане, и даже американцы уже в Европе. Ты думаешь, сейчас есть кому-то дело до идеи уберменшей?

— Не будем рисковать. Кто их знает. Я боюсь.

Мотоцикл промчался мимо, и, когда шум его затих, Валя и Тиль вышли на дорогу.

— Вальхен, мы скажем родителям? Ты ведь выйдешь за меня замуж?

— Тиль, миленький, давай подождём. Мы не знаем, что будет. Я ничего не знаю про своих, и… Тиль, у меня родина есть… Я люблю тебя, но я… не знаю… я очень хочу увидеть своих.

— Вальхен, мы станем узнавать про них, как только закончится война! Вдвоём всё легче пережить! Ну хочешь, мы с тобой вместе поедем в Россию? Попозже, когда всё утрясется!

— Что утрясётся, Тиль?! Мы не знаем даже, чьи войска здесь будут… может, уже через несколько месяцев. И в Союз тебе нельзя! Знаешь, сколько у нас до войны сажали за шпионаж! А ты немец — мы не докажем, что ты ни в чём не замешан… Может, конечно, сейчас помягче станет. Всё же такую войну выстояли…

Валя осеклась. Что она делает? Она говорит Тилю, что его страна проиграла войну?!

— Да, Вальхен, войну Германия проиграла. Уже точно. И мы не знаем, как отнесутся к немцам русские, когда придут сюда. Может, тебе и не надо за меня выходить. — Тиль горько улыбнулся. — А то останешься немецкой вдовой в семнадцать лет.

— Ты что говоришь! Наши не будут убивать мирных людей, не может быть…

— Всё может быть, родная! Но я очень хочу, чтобы ты осталась здесь, с нами! Смотри, мы же большая семья! Мы справимся, даже если будет совсем плохо! Вальхен, я понимаю, тебе только шестнадцать… Я не буду торопить тебя с женитьбой, только скажи «да», и я буду ждать.

— Тиль, давай не будем говорить родителям… пока. Я прошу тебя.

— Ну хорошо. Не будем.

Тиль остановился, обнял Валю и всерьёз, по-мужски, поцеловал.

— Обещаю тебе, девочка моя, я сделаю всё, что в моих силах, чтобы ты была счастлива.

Они вернулись к ужину, и встретившая их первой Марта ни словом, ни взглядом не показала, что обратила внимание на эту отдельную от всех долгую прогулку.

Наташа. Из дневника

30 сентября 1944

Теперь нам, кажется, негде работать. Сегодня в нашу смену, днём, была тревога. Мы думали, как обычно — летят к городу, но мастера на всякий случай погнали нас в щели и в убежища. Самолётов оказалось всего два. Американские. Но они не пошли на город, а стали прицельно бомбить нашу фабрику. Вернее, один сбросил бомбы на нас, а потом пошёл второго сопровождать куда-то дальше. И бомбы падали на другом конце посёлка. Что там бомбить? Торфоразработки, что ли? Там ещё госпиталь и школа.

Нас не выпустили вечером из лагеря. Лагерфюрер лично сказал «verboten»[115]. Но итальянцы, которых тоже не выпустили, сообщили через проволоку, что у них два барака людей забрали на разбор завалов. В том отряде и Марио, и Энрико. Ну что ж, будем ждать новостей.