Вальхен

— А ну, бабы, тихо! — Зычный голос, слышный на весь вагон сквозь стук колёс и общий гул, оборвал начавшуюся было перепалку.

У дальней стены встала красивая рослая женщина с косой, уложенной вокруг головы, с серым тёплым платком на плечах.

— Кто меня знает? — спросила она.

— Мы знаем, Марьяна, — откликнулись парни.

— И я знаю! И я! И я! — отозвалось множество голосов.

Двадцатипятилетняя Марьяна была известным в городе и окрестностях активистом по ликвидации безграмотности — до войны она вечерами учила взрослых грамоте в татарской общине и на своей трикотажной фабрике, где работала бригадиром вязальщиц.

— Так вот послушайте, что скажу. Мы тут все в одном положении: считайте, на вражеской территории. Куда едем — неизвестно, что будет — тоже. Но если мы не станем помогать друг другу, да ещё перессоримся — фрицам только того и надо. Поодиночке-то нас легче запугать. Добровольцев, как я понимаю, среди нас нет, так что все в беде равны. А кое-кого, я слышала, в облаве схватили, значит, они без вещей, без еды и воды. А ну поднимите руки, кто после облавы! Раз, два, три, четыре… девять!

Марьяна на секунду замолчала, обвела глазами попутчиков. Видя, что её готовы слушать дальше, продолжила:

— Вот что предлагаю. Всю еду и воду собрать в один общий котёл и делить на всех. Выберем трёх человек, кто это делать будет. Не звери же мы — каждый за свой кусок грызться! Второе. Надо что-то с туалетом делать. Выпустят ли нас эти гады на улицу по нужде — чёрт их знает. А дороги — дня четыре, раз по приказу еду велели на четыре дня брать. Тут вон кое-кому уже плохо, а стесняется. Того гляди достесняется до смерти… а оно того не стоит. Надо что-то делать. Предлагаю разделить вагон на мужскую и женскую половины. В каждой половине в углу выломать дырку в полу. Хоть так… всё ж не на виду, и в вагоне свинство не разводить. И спать, и переодеться, если что, так легче будет.

— А что… она дело говорит, — подала голос одна из девушек. — Они вон нам кричали «руссиш швайн» — свиньи, значит… так нет же… не видать им такого. Что, товарищи, разве мы свиньи?

— Не хочу-у дели-иться! — вдруг заревел Васятка. — Я с мамкой хочу-у!

— Не будешь, не будешь делиться, сынок… не реви… — попыталась уговорить его мать.

— Тёть Нин, — сказал высокий темноглазый парень. — А давайте вы сядете вот там, у стенки посередине вагона. Ну, напротив дверей. Тогда Васятке на мужскую половину будет близко, а вы как бы на границе. А где спать будет — ну, с вами, конечно…

— А верно, Нина!

Люди уже передвигали свои узлы и двигались сами, чтобы освободить Нине и её детям место у стены. Пока Нина и дети пробирались через ноги, узлы и сумки к своему новому месту, Марьяна решила, что нужно как можно скорее начать организацию сносной жизни, пока кто-то не стал возражать и сеять смуту.

— Товарищи! Вот видите, как у нас хорошо получается, если думать вместе! Давайте вернёмся к другому важному вопросу. Продукты. Предлагаю сложить их в одну какую ни есть удобную тару, разобрать, что меньше хранится, что дольше, чтобы ни один кусочек не пропал, и выбрать доверенных людей, кто будет их честно делить на всех. Если фрицы решат нас как-то кормить, тем лучше, а если нет — нужно аккуратно расходовать продукты. Бог знает, сколько ещё ехать.

— Чегой-то раскомандовалась?! — взвизгнул какой-то высокий женский голос. — Кто тебя главной выбирал?!

Марьяна спокойно обернулась на крик, прищурилась, пытаясь в полутьме рассмотреть, кто возмущается, но, не разглядев, махнула рукой.

— Если у кого-то есть другие предложения, я сяду, и пусть кто другой говорит. А только на скотство такое, чтобы каждый лишь за себя, я не согласна.

Марьяна деловито раскрыла стоявший у её ног фанерный, перетянутый ремнём чемоданчик, вынула из него одежду, связала её в узел и прихватила ремнём. В чемодане остался холщовый мешочек с хлебом, большой пучок редиски, бумажный пакет с десятком печёных картофелин и куском солёного сала и старинная солдатская фляга с водой.

— Вот мои продукты. Выбирайте харчувателя, кому сдавать, и вот чемодан — складывайте!

— Да пусть Марьяна и будет ответственная! — предложила Нина. — Её и знают многие, она справедливая, и она всё это придумала…

— Верно, — поддержали голоса.

— А ещё кто? Одного человека мало.

— Эй, парень, кто Васяткину проблему решил… тебя как звать-то? Может, ты? Люди, у него ж талант организатора!

— А он и есть организатор, — поддержал идею его приятель. — Комсоргом[62] в нашем классе был… мы всё боялись, что фрицы прознают, расстреляют как коммуниста.

Парень, о котором шла речь, встал, держась за макушку сидящего соседа, поскольку поезд дёргало и трясло, а держаться больше было не за что.

— Костас меня зовут. Василиади.

— Погоди, ты не доктора Василиади родственник? Того, который главный в санатории, в туберкулёзном?

— Сын, да.

— Чего ж Георгий Денисыч не смог тебя спрятать? Попросил бы кого-нибудь схоронить тебя подальше от глаз. Никто бы не отказал.

— Убили Георгия Дионисовича, — вступил в разговор сосед Костаса. — Ещё в октябре.

— Как в октябре?! У нас немцев ещё не было.