Валленштейн

Герцог, приоткрыв дверцу кареты, выстрелом из пистолета уложил приблизившегося вплотную разбойника, затем выскочил наружу и, не глядя, ткнул шпагой вверх, попав прямо в брюхо стоящему на крыше кареты бандиту, приготовившемуся к прыжку. Два злоумышленника оставили лекаря и бросились на герцога. Казалось, деваться ему некуда, но Валленштейн с необыкновенной для своего возраста ловкостью и прытью, мгновенно нырнув под карету, очутился на противоположной стороне, где уже находился граф Пикколомини с обнажённой шпагой. Разозлённые неудачей разбойники, спешившись, с обнажёнными шпагами в руках поспешили на помощь товарищу, оказавшемуся в критическом положении и едва успевающему отражать удары клинков герцога и графа, но было уже слишком поздно: молодой рыцарь молниеносным выпадом проткнул беднягу насквозь. В следующий момент остриё шпаги герцога вонзилось в горло одному из подоспевших разбойников, на другого обрушился удар дубины Штернберга: лекарь точным ударом в темя свалил его на землю.

Герцог удостоил лекаря своим рукопожатием, что являлось неслыханной милостью, воскликнув при этом:

— Сразу видно — бывший солдат! Отныне твоё заведение в Шверине не будет облагаться налогами до конца твоей жизни! — С этими словами герцог незаметно подмигнул Штернбергу.

Между тем противник фон Илова, заметив, что ситуация на поле боя сложилась явно не в пользу лесных бандитов, очередной раз ловко отразил удар шпаги генерал-вахмистра своим витым клинком, развернул шенкелями коня и понёсся прочь. Как ни старался барон, но так и не смог догнать резвую испанскую лошадь разбойника.

Сражение постепенно затихало. Драгуны гонялись за уцелевшими злоумышленниками, и из двух дюжин только нескольким удалось благополучно унести ноги. Спешившись, солдаты нещадно добивали раненых отработанными ударами своих страшных клинков.

К карете приволокли легко раненных, которые притворились убитыми.

— Повесить! — не глядя на них, велел герцог, и вскоре тела лесных воров закачались в воздухе, судорожно дёргая ногами.

— Ваше высочество, — обратился к герцогу фон Илов, — насколько я могу судить, на нас напали какие-то странные монахи.

— Монахи? — задумчиво протянул герцог.

— По крайней мере, я сражался с каким-то миноритом.

Гвардейцы дружно подтвердили это мнение.

Отто Штернберг пнул ногой поваленного им разбойника:

— Вот ещё один из них и, кажется, пока дышит!

— Приведите его в чувство! — приказал герцог.

Гауптман тотчас отстегнул от пояса походную фляжку и, кинжалом разжав зубы монаху, влил в его глотку немного её содержимого. Монах захрипел, закашлялся и, приоткрыв мутные глаза, обвёл присутствующих ничего не понимающим взглядом.

— Ты, грязный минорит, отвечай, кто вас послал и кто вы такие? — грозно спросил герцог. — Только не говори мне, что ты бедный францисканец, совершающий паломничество в Святую Землю, и принял мою карету за военный обоз турок.

Монах молчал.

— Ничего, на дыбе ты будешь разговорчивее! — пообещал ему герцог и приказал: — Связать негодяя и бросить в повозку!

Несчастного крепко скрутили ремнями, и Отто Штернберг к удивлению присутствующих довольно легко для своего возраста одним рывком поднял грузное тело монаха и со всего маху швырнул в свою повозку. Мысль о том, что его аптека будет освобождена от непосильных налогов и всякого рода контрибуций, вероятно, чрезвычайно грела душу Отто Штернберга, и ради этого он, без сомнения, готов был удавить или прибить своей дубинкой не только простого монаха, но и самого Папу Римского.

Ханна брезгливо подобрала подол платья, когда внезапно увидела у своих ног лежащего монаха в серой потрёпанной сутане, от которого шёл тяжкий дух давно немытого тела, мочи и ещё чего-то непонятного, но на редкость отвратительного. Лекарь, заметив реакцию дочери, заботливо оттащил пленника в конец повозки.

— Думаю, он обязательно разговорится, — удовлетворённо заметил лекарь, усаживаясь рядом с дочерью на передке повозки.

Не успели они отъехать и мили от места сражения, как впереди снова замаячили всадники, во весь опор мчавшиеся навстречу. Пришлось снова схватиться за только что заряженные пистолеты. В лунном свете тускло блестели доспехи всадников, среди скакавших впереди трёх офицеров в кирасах выделялся широкоплечий русоволосый красавец без головного убора.

— Похоже, это кирасиры барона Рейнкрафта, — спокойно констатировал фон Илов, засовывая пистолет в седельную кобуру.

Гауптман Деверокс и его гвардейцы вздохнули с облегчением.

Впереди, вырвавшись на несколько корпусов вперёд, скакал на гнедом, могучем, мекленбургском коне молодцеватый красавец офицер.

— Никак граф Трчка, а с ним ротмистр Нойман и граф Кински! — обрадовался фон Илов, узнав среди приближающихся старого приятеля, гауптмана Зигмунда Адама Эрдманна, графа Трчка и воскликнул: — Привет, Зигмунд, а где же Рупрехт? — имея в виду командира полка кирасиров, оберста барона фон Рейнкрафта, прозванного Рупрехтом за исключительную свирепость и невероятно злобный нрав.