Валленштейн

Это был веский довод, но далеко не в пользу отцов-инквизиторов. Герцог отчётливо понимал: с Церковью, а тем более с инквизицией, — шутки плохи, и поэтому учёных братьев-доминиканцев необходимо хотя бы на время как-то успокоить, чтобы затем обмануть. Валленштейну было искренне жаль взбалмошного рыцаря, к тому же бесконечные изнурительные допросы в застенках инквизиции могли сказаться не только на судьбе этого доблестного воина, но и дорого обойтись самому герцогу, одним махом разрушить его далеко идущие честолюбивые планы по созданию мощной централизованной державы — Великого Германского Рейха от «моря до моря», нанести удар по основанию новой королевской династии. В то же время нельзя было бросить на произвол судьбы верного боевого соратника, ибо это могло нанести серьёзный урон рыцарской чести самого Валленштейна. Такой поступок мог лишить её должного авторитета в глазах солдат имперской армии и вассалов, без их поддержки вряд ли он сможет успешно осуществить задуманное «немецкое дело». Положение было очень сложным и надо было срочно искать «соломоново решение». Валленштейн решил сменить тактику и действовать не напролом, прибегнуть к софизму и различным логическим трюкам, которыми в совершенстве овладел ещё в университетские годы.

— Итак, — спокойно начал герцог, окидывая уничтожающим взглядом отцов-инквизиторов. — Вы, святые отцы и учёные доминиканцы, как я уже убедился, своё расследование успешно провели, причём уложившись в удивительно короткие сроки, о чём и объявили только что, обвинив барона фон Рейнкрафта в преступлении против Церкви. Не так ли?

Епископ было разинул рот, чтобы возразить, но Валленштейн, повысив голос, продолжал холодно:

— Теперь трибунал святой инквизиции обязан передать преступника в руки светской власти для подтверждения приговора и приведения его в исполнение! Так, каков же вердикт трибунала святой инквизиции?

— Виновен! — торжественно объявил епископ и добавил с ехидной улыбкой: — Мы посовещались здесь, руководствуясь правилами и порядком проведения расследования, а также христианским милосердием и искренним состраданием к нашему заблудшему брату, погрязшему в гнусной ереси, и рекомендуем подвергнуть барона Рудольфа Бальдура Рупрехта фон Рейнкрафта, незаконнорождённого сына герцога Карла фон Пфальц-Цвайбрюккена и баронессы Ингрид фон Вольгаст, аутодафе с сожжением на медленном огне.

Епископ явно спешил с объявлением вердикта: он произнёс его бархатным елейным голосом, сопровождая речь лицемерными вздохами, в глубине души сожалея, что уже нет никакой возможности подвергнуть проклятого рыцаря жестоким пыткам. На Рейнкрафта приговор трибунала святой инквизиции не произвёл никакого впечатления. Он лишь презрительно усмехнулся.

— Ваш приговор, святые отцы-инквизиторы, отменяется, — хладнокровно заявил герцог. — Я не могу его утвердить по уже вышеперечисленным причинам. Однако барон фон Рейнкрафт понесёт заслуженное наказание за убийство барона д’Арони, офицера армии фельдмаршала Тилли. Пользуясь своим правом владетеля Мекленбурга, данным мне самим его католическим величеством императором Священной Римской империи, я приговариваю барона фон Рейнкрафта к смертной казни, достойной человека его звания и происхождения, а именно — к отсечению головы на эшафоте при помощи меча. — И, повернувшись к сохраняющему хладнокровие барону, герцог утешил своего боевого соратника: — Ты будешь казнён на эшафоте при стечении всего населения города Шверина. Ритуал казни будет таким же торжественным, как во время памятной казни благородных рыцарей Эгмонта и Горна[219] в Брюсселе более полувека назад, ибо мне, честно говоря, жаль отдавать тебя в руки обыкновенного полкового палача, хотя последним тоже нужно зарабатывать на жизнь. Это единственное, что я для тебя могу сделать в настоящее время, ибо ты зашёл слишком далеко. Надеюсь, ты с достоинством примешь свою участь.

— Благодарю вас, ваше высочество. О чём-то подобном я давно мечтал, поэтому чрезвычайно польщён, что меня постигнет такая же завидная участь, как доблестных фламандских рыцарей, обезглавленных за их преданность испанскому королевскому трону. Это воистину благородный жест с вашей стороны, достойный самого герцога Альба, — с усмешкой заметил Рейнкрафт.

В его словах был прозрачный намёк на то, что монархам во все времена наплевать на судьбу даже самых преданных и доблестных рыцарей, если того требуют сложившиеся обстоятельства и личные интересы.

— Я рад, что ты смиренно принял свою участь, — понимающе улыбнулся герцог. — Есть ли у тебя последняя просьба или желание? — Произнеся эти слова, Валленштейн вдруг вспомнил события более чем двадцатилетней давности, Сучаву и Господарский холм: тогда тот же вопрос был задан ему молдавским господарем. Герцог, словно наяву увидев прекрасное лицо Флории-Розанды, полный ярости взгляд Лупула, железный крюк в руках палача, невольно содрогнулся и усилием воли прогнал жуткое видение, стараясь с присущим ему достоинством выдержать насмешливый взгляд оберста.