Валленштейн

На Господарском холме за высокими стенами поднимался княжеский дворец, являвший собой настоящую цитадель. Сама крепость имела две стены: внешняя охватывала всё подножье холма, называемого «гребнем», более высокая, внутренняя, опоясывала всю цитадель. Стены разделяло около ста ярдов[66]. На этом пространстве, а также перед гребнем велись грандиозные земляные работы под руководством немецкого инженера-фортификатора Генриха Керна, создавалась новая, более мощная система обороны, способная противостоять длительному обстрелу из тяжёлых осадных орудий. Перед гребнем была сооружена хитрая фортификационная система из земляных валов, шанцев, редутов. На гребне располагались дальнобойные пушки, способные поражать врага ещё на подступах к земляным фортификационным сооружениям, где ему противостояли более лёгкие пушки, стрелявшие картечью и небольшими ядрами. Чтобы установить на гребне тяжёлые орудия, изнутри были сделаны хорошо утрамбованные земляные насыпи, по которым пушки просто выкатывались наверх. Таким образом, Генри Керн решил сразу две задачи: во-первых, гребень оказался дополнительно укреплён изнутри, а во-вторых, были сооружены площадки для самых дальнобойных пушек.

Отряд уже подъезжал к городским воротам, когда Валленштейн случайно очутился рядом с пленным капитаном гайдуков Томой Кинэ, вблизи оказавшимся невысоким, синеглазым брюнетом, довольно щуплым на вид. Удивительно, что о таком невзрачном человеке шла громкая слава не только по всему Молдавскому княжеству, но и во всей Валахии и даже по юго-западным украинам Речи Посполитой. Валленштейн, искоса глянув на капитана гайдуков, которого он считал обычным лесным вором и мародёром, уже хотел тронуть шпорами своего Шпатца, чтобы избавиться от столь неприятного соседства, как внезапно Тома Кинэ шепнул ему:

— Ваша милость, поверьте, я не хотел лишать вас жизни, если можете, простите меня.

С удивлением взглянув на гайдука, рыцарь сказал:

— Считай, что на пороге своей смерти получил моё прощение.

Гайдук говорил на наречии бойков, похожем на чешский язык, и рыцарь хорошо его понимал.

— Тогда, ваша милость, если сможете, выполните мою последнюю просьбу.

— Это уже господину спэтару решать.

— У спэтара одно решение — острый кол в задницу.

— Видно, ты его заслужил.

— Но вы-то меня простили.

— И что же?

— Сообщите о моей судьбе хорватке Зоре, владелице берерия у Польских ворот, мы скоро их будем проезжать. Я обещал взять её в жёны, ведь она была моей невестой и до сих пор остаётся девственницей, — горько усмехнувшись, сказал капитан, — просто вынуждена быть целомудренной.

— Собирается в монастырь? — удивился Валленштейн.

— Нет, ваша милость. Она меня очень любит и дала зарок — не выходить за меня замуж, пока я не брошу своё ремесло. Я уж почти отказался от него, да вот опять чёрт попутал. Поэтому передайте, пусть обязательно придёт попрощаться на поле правосудия. Скажите, что я по-прежнему её люблю, особенно сейчас. Как подумаю, ваша милость, о том, что меня Ждёт, заранее задница начинает болеть. Выполните мою просьбу, и до последней минуты я буду молиться за вас.

— И это всё? — с недоверием спросил Валленштейн.

— Да, ваша милость.

— Хорошо. Я передам этой даме всё, о чём ты просил, и сообщу о том, какая участь тебя ожидает. — С этими словами рыцарь пришпорил коня и поскакал к Польским воротам.

Миновав Польские ворота и поплутав по запутанным переулкам столицы, отряд, наконец, добрался до внешней стены крепости, туда, где ниже земляных фортификационных сооружений находилось знаменитое поле правосудия — прямоугольная площадка ярдов 100 на 50 — на склоне холма с тщательно утоптанным снегом и окружённая частоколом из заострённых кольев, окрашенных в красный цвет. На большинстве из этих кольев корчились или уже застыли в самых жутких позах несчастные смертники. Возле них горделиво прохаживались палачи, наряженные в красные кафтаны, подпоясанные цветастыми кушаками и в напяленных на головы красных суконных балахонах с прорезями для глаз. Опытные в своём нелёгком ремесле, они, как правило, вербовались из цыган и татар[67].

— Подобное мне приходилось видеть только в Семиградье, у замка небезызвестного князя Влада Цепеша по прозвищу Дракула, — заметил епископ, обращаясь к побледневшему барону фон Илову, скакавшему рядом с санями.

— Господарь Арон-Воевода — суровый правитель, а спэтар Урсул знает своё дело, — хвастливо заявил капитан Петру Тодоряну из отряда спэтара, случайно услышавший этот разговор.

— Неужели они все заслужили такую мучительную смерть? — ужаснулся Валленштейн, подъехавший сзади.

— Кто знает, может, и заслужили, а может, и нет, но раз попали под горячую руку спэтара Урсула или ворника[68], а то и Самого господаря, значит, дело с концом, — ответил словоохотливый капитан.