Вальпургиева ночь

Доктор. А чему вы удивляетесь, больной? У вас прекрасный наличный синдром. Сказать вам по секрету, мы с недавнего времени приступили к госпитализации даже тех, у кого — на поверхностный взгляд — нет в наличии ни единого симптома психического расстройства. Но ведь мы не должны забывать о способности этих больных к непроизвольной или хорошо обдуманной диссимуляции. Эти люди, как правило, до конца своей жизни не совершают ни одного антисоциального поступка, ни одного преступного деяния, ни даже малейшего намека на нервную неуравновешенность. Но вот именно этим-то они и опасны и должны подлежать лечению. Хотя бы по причине их внутренней несклонности к социальной адаптации…

Гуревич (в восторге). Ну, здорово!..

Я все-таки влюблен
И в поступь медицины, и в триумфы
Ее широкой поступи — плевок
В глаза всем изумленным континентам,
В самодостаточность ее и в нагловатость,
И в хвост ее опять же, и в…

Доктор (титулованный голос его переходит в вельможный). Об этих ямбах мы, кажется, с вами уже давно договорились, больной. Я достаточно опытный человек, я вам обещаю: все это с вас сойдет после первой же недели наших процедур. А заодно и все ваши сарказмы. А недели через две вы будете говорить человеческим языком нормальные вещи. Вы — немножко поэт?

Гуревич. А у вас и от этого лечат?

Доктор. Ну, зачем же так?.. И под кого вы пишите? Кто ваш любимец?

Гуревич. Мартынов, конечно…

Доктор. Леонид Мартынов?

Гуревич. Да нет же — Николай Мартынов… И Жорж Дантес.

Натали(пользуясь всеобщим оживлением). Так ты, Лева, теперь чешешь под Дантеса?

Гуревич. Нет-нет, прежде я писал в своей манере, но она выдохлась. Еще месяц тому назад я кропал по десятку стихотворений в сутки — и, как правило, штук девять из них были незабываемыми, штук пять-шесть эпохальными, а два-три бессмертными… А теперь нет. Теперь я решил импровизировать под Николая Алексеевича Некрасова. Хотите про соцсоревнование?.. Или нельзя?..

Доктор. Ну, почему же нельзя? Соцсоревнование — ведь это…

Гуревич. Я очень коротко. Семь мужиков сходятся и спорят: сколько можно выжать яиц из каждой курицы-несушки. Люди из райцентра и петухи, разумеется, ни о чем не подозревают. Кругом зеленая масса на силос, свиноматки, вымпела — и вот мужики заспорили:

Роман сказал: сто семьдесят
Демьян сказал: сто восемьдесят,
Лука сказал: пятьсот,
Две тысячи сто семьдесят —
Сказали братья Губины,
Иван и Митродор.
Старик Пахом потупился
И молвил, в землю глядючи:
сто тридцать одна тысяча четыреста четырнадцать.
А Пров сказал: мульон.

Может быть, продолжить?

Доктор (отмахиваясь). Нет-нет, не надо… Борис Анатольевич, Наталья Алексеевна, будьте добры, проводите больного до четвертой палаты. И немедленно в ванную.

Обращаясь к Гуревичу.

До… водобоязни, надеюсь, у вас дело еще не дошло?

Гуревич. Не замечал. Если не считать, что с ванной у меня куча самых кровавых ассоциаций. Вот тот самый микенский Игорь Агамемнон, о котором я вам уже упоминал, — так вот его по возвращении из Пергама в ванной зарубили тесаком. А великого трибуна революции Марата…

Люси(не слушая его, обращается к доктору). А почему все-таки в четвертую? Там одни вонючие охламоны… Там он зачахнет, и у него появятся суицидальные мысли. По-моему, лучше в третью. Там Прохоров, Еремин, там его прищучат…

Доктор. Суицидальные мысли, вы говорите…

Обращаясь к Гуревичу.

Еще последний вопрос. Когда-нибудь, пусть даже в самой глубокой тайне, не являлось ли у вас мысли истребить себя… или кого-нибудь из своих близких?.. Потому что четвертая палата — это не третья, и нам приходится подчас держать ухо востро…

Гуревич. Положа руку на сердце, я уже отправил одного человека туда — мне было тогда лет… не помню, сколько лет, очень мало, но это все случилась за три дня до новолуния… Так мне был тогда больше всего неприязнен мой плешивый дядюшка, поклонник Лазаря Кагановича, сальных анекдотов и куриного бульона. А мне мой белобрысый приятель Эдик притащил яду, он сказал, что яд безотказен и замедленного действия. Я влил все это дядюшке в куриный бульон — и что ж вы думаете? — ровно через двадцать шесть лет он издох в страшных мучениях…

Доктор. Мда... Шут с ним, с вашим дядюшкой. А на себя самого — ни разу в жизни не было влечения наложить руки?

Гуревич. Случалось, и только позавчера, во время Потопа…

Доктор. Всемирного?..