Вальпургиева ночь. Ангел западного окна

Плечи рабби сутулы. Не понять, что их пригнуло — старость, убелившая его главу, или низкий, почерневший от копоти потолок с громадными балками. В юности рабби, по-видимому, отличался исполинским ростом. Профиль хищной птицы и желтое лицо, покрытое густой путаной сетью морщин, живо напомнили мне ястребиные черты императора Рудольфа. Но у рабби птичья головка еще меньше, профиль еще резче. Крохотное, с кулак, личико с суровыми чертами древнего пророка под шапкой всклокоченных волос, переходящих в пышную бороду. Глубоко посаженные маленькие глазки задорно поблескивают из-под густых и широких белых бровей. Высокую, неимоверно худую фигуру облекает черный шелковый кафтан, который, сразу видно, тщательно чистят и берегут. Рабби сидит сгорбившись. Его руки и ноги непрестанно движутся, что, говорят, свойственно восточным евреям, ашкенази.

Мы беседуем о том, как мучительно труден путь человека к познанию божественных тайн и своего земного предназначения.

— Небеса надобно брать силою, — говорю я и напоминаю рабби о борьбе Иакова с ангелом^{123}.

Рабби согласен:

— Вы правы, ваша честь. Молитва — это принуждение Бога.

— Как христианин, я возношу молитвы всем сердцем и всеми силами моей души.

— О чем же вы молите Бога, ваша честь?

— О Камне!

Рабби покачивает головой, медленно и печально, в эту минуту он похож на египетскую цаплю.

— Молитве надо прежде научиться.

— Что вы хотите сказать, рабби?

— Вы молите Бога о Камне. Вы правы, ваша честь. Камень штука добрая. Но надо, чтобы ваша молитва достигла Бога.

— Почему же вы думаете, что она Его не достигает?! — Я изумлен: — Моя молитва исполнена веры!

— Вера?.. — Рабби покачивается взад и вперед. — А на что годна вера без знания?

— Рассуждение еврея, рабби! — сорвалось у меня против воли.

Глаза рабби сверкнули.

— Таки да, еврея. Верно, ваша честь. Тогда зачем спрашивать еврея о таинствах?! Молитва — это, ваша честь, искусство, единое для всех людей в мире.

— Истинная правда, рабби, то, что вы сейчас сказали. — Я поклонился, раскаиваясь в проклятом христианском высокомерии.

Рабби улыбнулся одними глазами:

— Стрелять из арбалетов и ружей вы, гоим, умеете. Чудо из чудес — то, как вы целитесь и поражаете цель. В стрельбе вы искусны. Но умеете ли вы молиться? Чудо из чудес то, как вы в молитве бьете мимо цели, как редко… поражаете цель!

— Рабби! Молитва все же не пушечное ядро.

— Почему же нет, ваша честь? Молитва есть стрела, пущенная к Богу! Попала стрела в цель — молитва услышана. Бог всякой молитве внемлет, непременно внемлет, ибо молитва, достигшая цели, не будет отвергнута.

— А не достигшая?

— Падет на землю, подобно стреле, или поразит ложную цель, падет на землю, как семя Онана, или… ее перехватит «Другой» и его слуги. Они также внемлют молитве… на свой лад.

— Кто это «Другой»? — страшась ответа, спрашиваю я.

— Кто это «Другой»? — передразнивает рабби. — Тот, кто вечно бодрствует, посредничая между Богом и миром. Ангел Метатрон^{124}. Повелитель тысячи ликов…

Мне стало страшно: ведь если моя молитва не достигает цели…

Рабби не ждет ответа. Его взгляд обращен в какие-то дали, видимые лишь ему одному. Он продолжает:

— Не молись о Камне, если не знаешь, в чем его смысл…

— Смысл Камня — истина! — поспешно говорю я.

— Истина? — Рабби снисходительно усмехается, в точности как император Рудольф. Вот сейчас, кажется, с негодованием бросит: «Разве я Пилат?» Но высокий адепт безмолвен.

Преодолев робость, я спрашиваю:

— В чем же смысл Камня?

— Это, ваша честь, вы должны постичь душой, а не услышать от кого-то.

— Я понимаю, обрести Камень можно только в своей душе. Но ведь потом его получают из вещества и тогда называют эликсиром.

— Помни, сын мой, — шепчет рабби, и голос его звучит так, что все во мне, каждая жилка трепещет, — когда будешь молить о Камне, помни! О стреле помни, о цели своей и о меткости! Будь бдителен, не то получишь вместо философского камня булыжник, будь бдителен, не то промахнешься и поразишь цель, какую не хотел поразить. Молитва неправедная может навлечь страшные беды.

— Разве так трудно научиться праведной молитве?

— Немыслимо трудно, ваша честь! Трудно — это вы верно заметили, ваша честь. Трудное, немыслимо трудное дело — достичь слуха Всевышнего.

— У кого мне учиться праведной молитве?

— Праведной молитве… научиться может лишь тот, кто при рождении был назначен в жертву и стал жертвой… Он обрезан, и он глубоко постиг, что так должно быть… и стал хозяином Имени, ибо знает неизрекаемое Имя как справа налево, так и слева направо^{125}…

Во мне нарастает недовольство: в паузах, которых так много в его речи, словно сквозь дыры ветхого рубища, проглядывает еврейское высокомерие. Я не выдержал:

— Позвольте заметить, рабби, что, прожив на свете столько лет и достаточно глубоко постигнув многие учения философов, я предпочитаю остаться необрезанным.

Где-то в загадочной глубине глаз рабби заискрилось веселье.

— Ваша честь не желает подвергнуть себя обрезанию! Вот именно! Дичок яблони не желает быть привитым. Какие плоды он принесет? Жесткие и кислые, как уксус.