Вальпургиева ночь. Ангел западного окна

Бледными призраками выступают из густого мрака большой стол, бочонки и мешки с лекарственными травами. Головой я задеваю что-то свисающее сверху, раздается лязг… Глиняный светильник, подвешенный на железной цепи, конец которой теряется в непроглядном мраке. Келли зажигает его, тусклый свет слабо озаряет только лица и плечи.

Постепенно передо мной выступают очертания серого куба, высотой мне по грудь, мы подходим ближе и видим: это сложенный из камня парапет в виде квадрата, каждая сторона его длиной примерно как лежащий человек, а за ограждением — шахта, зияющая черная бездна. Вспоминается колодезь святого Патрика.

Доктор Гаек говорил мне об этой шахте, упомянул и о том, что в народе о ней рассказывают жуткие легенды. Измерить ее глубину невозможно. Не только в Праге, во всей Богемии народ верит, что шахта ведет прямо к центру земли, где тихо плещет круглое озеро, вода в нем зеленая, точно в море, а посреди озера — остров, а на острове том живет Гея, мать ночи. Много раз пытались посветить в шахту, но спущенные на веревке факелы на небольшой глубине гаснут, их душат ядовитые миазмы мрака.

Я обо что-то споткнулся, поднимаю увесистый камень величиной с кулак, бросаю его в пропасть. Перегнувшись через парапет, мы прислушиваемся. Тишина, тишина… ни единого, даже слабого шороха, который означал бы, что камень упал на дно. Он беззвучно канул в бездну, в поглотившую его пустоту…

Вдруг Джейн резко наклоняется вперед, поспешно схватив за руку, я отталкиваю ее от парапета.

— Ты что?! — хотел крикнуть, но воздух до того сухой, что из пересохшей глотки вырвался лишь хриплый шепот.

Джейн молчит. На ее лице застыла гримаса ужаса.

Потом, сидя на ящике у старого, изъеденного древоточцем стола, я не выпускал ее руки, ледяной, закоченев шей в невообразимом, пронизывающем до костей холоде.

Келли взбудоражен, на него нашло странное беспокойство — верный признак того, что Ангел, незримый, уже приближается, — Келли забрался на сложенный неподалеку штабель из набитых мешков и уселся наверху, скрестив ноги; голова с торчащей кверху острой бородкой закинута, глаза он закатил — видны лишь блестящие, как молочное стекло, белки. Келли сидит высоко, его лицо слабо освещает лампа, в которой пламя застыло, будто обратилось в лед, тронутое леденящим дыханием призрака. Тень от носа лежит на его лбу черным треугольником, будто глубокое отверстие в черепе.

Я дожидаюсь момента, когда дыхание Келли станет редким, — можно будет приступить к заклинанию Ангела; пока все идет так же, как во время наших собраний в Мортлейке.

Мои глаза словно прикованы к черной тьме над колодцем — внутреннее чувство говорит, оттуда, из-за каменного ограждения мне явится некое видение. Я жду, когда же заструится зеленый свет, но тьма как будто сгущается еще больше. Да, так и есть, тьма стала гуще и чернее, никакого сомнения! Теперь это слиток такой непроглядной, невообразимой, неописуемой черноты, что мрак, застилающий незрячие глаза слепца, был бы светлыми сумерками в сравнении с нею. Даже темень вокруг кажется теперь сероватой. А в черном слитке проступают очертания женского тела, оно повисает над бездонным колодцем точно трепещущее марево, летучее облако дыма. Но сказать: я вижу ее — нельзя, если вижу, то как бы сокровенным зрением, а не глазами. Фигура становится все более отчетливой и ясной, хотя на нее не падает даже слабый отсвет лампы, она ярче всего, что я когда-либо видел в реальном мире. Женское тело, непристойное и все же прекрасное, дикарская, ошеломляющая, чужеродная красота. На ее плечах голова львицы. Так это художество! Не живое существо, а истукан, идол, должно быть — египетский… статуя богини Сехмет. Неописуемый страх охватывает душу, парализует волю — в моих мыслях крик: Черная Исаида Бартлета Грина!^{136} Но ужас разжимает свою хватку, ибо он бессилен перед чарами губительной красоты, исходящими от богини и уже завладевшими мной. Я готов вскочить и броситься к ней, дьяволице, ринуться головой вниз в бездонное жерло у ее ног, теряя рассудок от… от… нет имени у этой неистовой жажды гибели, вонзившей в меня острые когти. И тут где-то поодаль начинает слабо мерцать тусклый зеленоватый свет, его исток я не обнаружил: он струится как будто со всех сторон, мутный, заливающий все вокруг зеленый свет… Богиня с головой хищной кошки исчезла.

Келли дышит медленно, спокойно и хрипло. Пора произнести заклинания, которые много лет тому назад открыли мне добрые духи; слова неизвестного варварского языка, но я знаю их наизусть, как «Отче наш», они у меня в крови, давно, ах, как давно… Господи, как давно!