Вальпургиева ночь. Ангел западного окна

Встреча опять назначена в необычном месте — император Рудольф и его верные слуги всякий раз находят новое место, чтобы избежать действительно существующих или только воображаемых соглядатаев — одержимых злобной страстью к доносам шпионов папского легата. Императорский конфидент надеется, что в величественном храме Божьем за ним никто не следит.

Бургграф наконец подошел почти вплотную ко мне, его серьезные и добрые глаза, в которых мне чудится беспомощность любителя витать в облаках, смотрят пытливо, стараясь проникнуть в мою душу.

— Сэр Ди, — говорит он, — я вам верю, как себе. По-моему, вы не из тех молодцов, кто, рискуя угодить на виселицу или колесо, ищут легкой поживы и скитаются по городам и весям по примеру бродяг и иных отъявленных бездельников. Вас привели в Прагу и — что отнюдь небезопасно — в ближайшее окружение императора честные устремления и праведное ревностное желание постичь таинства Бога и природы. Позволю себе еще раз заметить: будучи приближенным к императору, никто не может чувствовать себя в безопасности. Скажу вам, сэр: даже друзья его величества. И особенно друзья, разделяющие его великое увлечение… э-э… алхимией. Но — к делу! Что вы, памятуя приказание императора, имеете сообщить?

Я поклонился бургграфу с искренним почтением.

— Ангел, повеления коего мы исполняем, к несчастью, все еще не оказал нам своей милости и ничем не ответил на наши истовые мольбы. До нынешнего дня он безмолвствовал. Но он непременно заговорит, в свой срок. Он даст соизволение, и мы сможем приступить к делу.

Я сам не ожидал, что так легко смогу солгать, лишь бы выклянчить спасительную отсрочку.

— Иначе говоря, вы хотите, чтобы я заверил монарха, дескать, все зависит от соизволения… э-э… того, кого вы назвали Ангелом? И когда соизволение будет получено, вы предоставите его величеству сведения, почерпнутые из книги святого Дунстана? Прекрасно, но кто может поручиться, что Ангел когда-нибудь даст соизволение? Еще раз напоминаю, сэр Ди, с императором не шутят!

— Ангел даст свое соизволение, граф! Я уверен, я готов поручиться в этом императору.

Выиграть время! Лишь бы выиграть время — иного выхода нет.

— Слово дворянина?

— Слово дворянина!

— Может быть, удастся… Постараюсь убедить его величество не подгонять вас. Поверьте, сэр, на карту поставлено и мое собственное благополучие. Но я помню о данном вами и вашим другом обещании — вы говорили, что позволите мне стать участником таинств, о которых написано в книге святого Дунстана. Вы подтверждаете это обещание своим словом?

— Даю слово, граф!

— Ну что ж, посмотрим, что можно для вас сделать… Эй, кто там?

Розенберг обернулся. В одной из часовен, которые располагаются вдоль галереи, показался кто-то в черной рясе. Низко склонив голову, монах прошаркал к выходу. Бург-граф с ужасом посмотрел ему вслед.

— Куда ни подашься, везде эти гадюки! Когда же наконец разделаются с этим рассадником предательства? Опять кардиналу Маласпине будет о чем донести Папе.

Гулко пробило два часа на башне Тынского собора, и трепет пронизал ночной воздух. Яростное шипение бронзового исполина, медленно затихающего там, на колокольне, слетает вниз и проносится через комнаты дома доктора Гаека, императорского лейб-медика.

Мы стоим перед тяжелой дверью, Келли поворачивает ключ. На его лице пустая, ничего не выражающая мина, как всегда незадолго до заклинания Зеленого ангела.

Светя себе смоляными факелами, мы спускаемся по железной лестнице, ей не видно конца, она уходит в непостижимую черную тьму. Келли идет первым, за ним моя жена Джейн, последним я. Лестница подвешена на стальных скобах, вбитых в стену, но стена не сложена из кирпича или камня, это скальная порода. Может быть, мы в пещере, оставшейся с древнейших времен, вымытой в горной породе бурной подземной рекой? Ныне над ней стоит дом доктора Гаека. Но воздух не влажный и затхлый как в речных гротах. Мертвый воздух, сухой, точно в пустыне, настолько сухой, что язык прилипает к гортани, хотя мне холодно, холод пронизывает, с каждым шагом холод все нестерпимей, а мы спускаемся все ниже, все глубже… Вдоль стен поднимается удушливый запах, должно быть, его источают высушенные травы и привезенные из дальних стран целебные вещества и снадобья, доктор Гаек хранит их там, внизу; в горле першит, я захожусь в приступе жестокого кашля. Стены из матово-черного, ровно отесанного природного камня. Но мне виден лишь небольшой кружок света от факела, а вокруг все тонет во тьме, убивающей свет, и тишине, в которой глохнут любые звуки. Кажется, будто я спускаюсь в беспредельные глубины самой вселенной. От двери, где начался наш путь, теперь, наверное, около тридцати футов, и вдруг я чувствую — под ногами земля. Ноги вязнут по щиколотку в мягкой черной пыли, летучей как пепел, взметающейся при каждом шаге.