Вальпургиева ночь. Ангел западного окна

По моей просьбе каббалист принял мою душу в свою. Прежде я попросил вознести мою душу над земным миром, но он отказал, объяснив, что моя душа погибнет, если он это совершит. Посему она должна держаться за его душу, которая уже покинула здешний мир и отделилась от бренного тела. Ах, как же ярко вспомнился мне при этих словах серебряный башмак Бартлета Грина!

И вот рабби Лёв коснулся моей ключицы — в точности как некогда в каземате Тауэра Бартлет Грин, разбойник и бродяга. И я увидел — увидел спокойными, сухими, чуждыми волнений и страданий глазами старого раввина: моя Джейн на коленях перед Келли; они в нашей комнате, в доме на Староместском рынке. Джейн борется за мое счастье — так она думает, — отстаивая золото и Ангела. Келли решил завладеть магической книгой и обоими шарами, со стамеской в руках он рвется к запертому ларю, чтобы взломать замок, — ключ я надежно спрятал. Со своей воровской добычей он хочет тайком бежать из Праги, бросив нас погибать в нищете. Джейн загораживает ларь, в чем-то убеждает мерзавца, она умоляет его, простирая руки, она не сознает своего унижения…

Я… улыбаюсь!

Келли никакими средствами не брезгает. От грубых угроз перешел к хитростям, расчетливым посулам, лицемерным уверениям в сочувствии. Он ставит свои условия. Джейн не смеет перечить. Он все наглее, все похотливее пялится на мою жену. Когда она отталкивала его от ларя, платье на ее груди разорвалось. Келли отводит ее руку, судорожно стягивающую края прорехи. Надменно, свысока смотрит на Джейн. Его физиономия багровеет…

Я… улыбаюсь.

Келли поднимает Джейн с колен. Бесстыдно шарит руками по ее телу. Джейн отталкивает его, но робко — страх за меня лишил ее решимости.

Я… улыбаюсь.

Келли отступил. Однако он говорит, что в дальнейшем все будет зависеть от повелений Зеленого ангела. Он требует у Джейн клятву: как и он сам, Джейн будет повиноваться и беспрекословно исполнит любое, даже самое невероятное требование Ангела как в земной жизни, так и за гробом. Лишь в таком случае, запугивает негодяй, мы будем спасены. В страхе Джейн дает клятву. Ее лицо покрывает мертвенная бледность.

Я… улыбаюсь, но ощущаю резкую боль, полоснувшую, будто остро заточенный жертвенный нож, и рассекшую, я знаю, главную артерию моей жизни. Словно первое, легкое касание смерти…

И снова предо мной всплывает и как бы парит в вышине старое, изборожденное морщинами, удивительно маленькое — детское — лицо высокого рабби Лёва.

— Исаак, — говорит он, — жертвенный нож приставлен к твоему горлу. Но в кусте терновом бьется агнец, обреченный закланию вместо тебя. Если когда-нибудь тебе придется принять чью-то жертву, будь так же милостив, как Он, будь милосерд, как Бог моих отцов.

Словно черное воинство, проносятся передо мной непроглядно темные ночные тучи, в моей памяти тускнеет и исчезает картина, представшая духовному взору рабби и увиденная мной его глазами. Теперь мне кажется, все это было лишь страшным сном.

Передо мной вздымаются лесистые горы. Продрогший и усталый, я кутаюсь в темный дорожный плащ. Я стою где-то высоко на склоне, поднявшись на скалистый утес. Занимается мглистое холодное утро. Кто-то, бывший ночью моим проводником, угольщик, лесничий, — оставил меня одного… Я иду наверх, туда, где из отхлынувших волн тумана над лесом с бурой мертвой листвой поднимается серая крепостная стена. Вот показалась и вся каменная громада с зубчатыми стенами, двойным кольцом охватившими постройки: длинное жилое здание, перед ним — устремленная ввысь надвратная сторожевая башня, позади нее еще одна, приземистая, громоздкая, над ее крышей простер крылья габсбургский двуглавый орел — огромный чугунный флюгер. А дальше встает над деревьями парка чудовищная громадина в семь этажей — еще одна башня с узкими бойницами, каждая высотой как свод на хорах готического собора. Эта башня — и неприступная крепость, и храм со святыми реликвиями, Карлов Тын. Крепость Карла Тына^{132}, так назвал ее мой провожатый, сокровищница Священной Римской империи, неприступная твердыня и надежное хранилище драгоценностей и реликвий Габсбургов.

Я спускаюсь по узкой тропе. Я знаю, там, в крепости, меня ждет император Рудольф. Он тайно повелел мне прийти под покровом ночи, опасаясь любых случайных встреч; монаршая воля, как всегда, явилась таинственно и внезапно, свои цели император также предпочел скрыть и предписал, совершенно непонятно зачем, соблюдение хитроумных предосторожностей… Жуткий человек!

Недоверчивость, склонность на каждом шагу подозревать измену, высокомерие, мизантропия… взрастив их в своем сердце, старый орел поистине стал паршивой овцой; никем не любимый, искоренивший в себе прирожденное благородство души… И это император… Вдобавок адепт… Странный адепт! Выходит, высшая мудрость — это мизантропия? И адепт расплачивается за то, что посвящен в высшие тайны, вечным страхом, как бы отравители не покусились на его жизнь? Эти мысли неотвязно преследуют меня на пути к подъемному мосту, ведущему к Карлову Тыну и перекинутому над ущельем на такой высоте, что сердце замирает.