Вальпургиева ночь. Ангел западного окна

Вдруг загорается факел, и вот уже вспыхнули другие, их много, в ярком свете я вижу, наверху, над головой, — свод штольни, вроде тех, какие пробивают в рудниках. Кое-где свод, вырубленный в скальной породе, подпирают крепкие деревянные столбы. Изредка слышатся глухие раскаты. Кажется, гром гремит где-то далеко над нашими головами. Мы идем по нескончаемо длинному подземному коридору, среди тошнотворного запаха гнили. Вспугнутые крысы шныряют под ногами. На грудах пыли и в трещинах стен шевелятся потревоженные нашими шагами отвратительные ползучие твари. Нетопыри снуют в воздухе, пламя факелов опаляет их черные крылья.

И наконец путь начал подниматься в гору. Вдали мелькнул голубоватый отблеск. Факелы гаснут. Привыкнув к сумраку, я вижу, что солдаты оставляют их, сунув в железные кольца, приделанные к стене.

Под ногами опять деревянный настил. Подземная галерея поднимается все круче, кое-где мы шагаем по ступенькам. Где мы сейчас и где выйдем наверх, Господь ведает… Но вокруг уже дневной свет! И вдруг снова — стой! Двое с трудом поднимают железный люк в потолке. Мы выбираемся наверх и оказываемся в тесной, по-нищенски убогой кухне, — мы вскарабкались по каминной трубе, похожей на шахту колодца. Должно быть, мы в горняцкой хижине или каком-то другом жилище бедняков. Теснота такая, что не повернуться, дверца, через которую мы выходим, низкая, прихожая и вовсе крохотная, а из нее я протискиваюсь в каморку. Один — провожатые бесшумно скрылись…

Император Рудольф восседает в громадном кресле, занимающем добрую половину комнатки, на нем та же черная хламида, что и в день нашей первой встречи в Бельведере.

За окном, у которого он сидит, пышно цветут левкои, залитые теплым золотом послеполуденного солнца. В комнатке уютно, светло. Душе здесь привольно и весело, все настраивает на радостный и беззаботный лад. Осматриваясь в этом тихом приюте, где хорошо бы еще повесить клетку с чижиком, я чуть не засмеялся, — вот куда привел темный и страшный, дышащий смрадом убийств подземный ход!

Император молча кивнул и взмахом желтоватой руки остановил мои изъявления почтительности. Велел садиться, прямо напротив него стоит такое же большое удобное кресло. Послушно сажусь… Настает безмолвие.

За окном шелестят старые деревья. Взглянув туда, я чувствую еще большую растерянность — совершенно не понимаю, что это за уголок Праги. Куда же я попал? Вид из окна отчасти закрывают верхушки деревьев, за ними поднимается крутой горный склон. Значит, дом прилепился к склону над глубоким ущельем или оврагом… Олений ров! — в который раз меня выручает мой внутренний голос.

Наконец император неторопливо распрямил сгорбленную спину.

— Я повелел доставить вас сюда, магистр Ди, поскольку мне стало известно, что вы весьма преуспели, добывая золото на ваших алхимических приисках. Если, конечно, вы и ваш приятель не прожженные негодяи.

Я промолчал, думая про себя: молчание лучше всего выразит мое превосходство над обидчиком, сознающим, что на дуэль его не вызовешь, как бы ни хотелось. Император, словно прочитав мои мысли, дернул головой.

— Ну хорошо, научились получать золото. Мне давно нужны такие мастера. Сколько запросите?

Я молчал, глаз не опустил.

— Ладно! Чего вы хотите?

Вот теперь я ответил:

— Ваше императорское величество, вы знаете, что я, Джон Ди, баронет Глэдхиллский, не гоняюсь за славой ярмарочных шутов и шарлатанов. Золото, получаемое путем алхимической трансмутации, нужно им лишь для того, чтобы придать блеска унылому земному существованию. Я же просил бы у вас, венценосного адепта, совета и наставления. Ибо мы надеемся получить философский камень, эликсир бессмертия.

Рудольф склонил голову к плечу. Сейчас он точь-в-точь старый орел в клетке, хмуро поглядывающий из-за железной решетки на далекое небо, с величественным и скорбным, но в то же время невообразимо комичным видом. Плененный орел, подумалось мне невольно.

Наконец император сказал:

— Еретические мысли, сэр! Святыню, коя может даровать смертному пресуществление, не выпускает из рук Папа, наместник Божий, имя же ей — Святые Дары.

Рудольф произнес это сурово, но, мне показалось, и со скрытой насмешкой.

— Ваше величество, у истинного Камня, как я смею предполагать, имеется лишь одна черта, которая роднит его с освященной облаткой: как хлеб после освящения таинством евхаристии, так и Камень — уже не вещества мира сего…

— Ну, это теология, — устало вздохнул император.

— Это алхимия!

— Тогда надо полагать, что Камень — магическое семя, которое, попадая в нашу кровь, претворяет ее, — задумчиво прошептал Рудольф.

— Почему же нет, ваше величество! Мы же принимаем внутрь aurum potabile, или золотые капли, лекарственное снадобье, коим очищают кровь!

— Сэр, вы глупец, — с досадой перебил император. — Берегитесь, как бы не случилось, что вымолите себе Камень, да кровь ваша его не примет, а тогда жестоко мучиться будете.

Вот чудеса! В моих ушах вдруг внятно зазвучал предостерегающий голос рабби, ведь он предупреждал, что молитва, не достигающая своей цели, может навлечь беду. Я довольно долго молчал, прежде чем ответить: