Вальпургиева ночь. Ангел западного окна

Воздух наполнился ароматом ее кожи, ничего подобного я не знаю, никогда за всю мою жизнь не дышал я такой томительной сладостью, таким жгучим зноем и хмельной весенней свежестью. Ароматы пьянят, навевают сладкие сны, кто же этого не знает…

А потом… потом княжна Асия — Исаида! — принялась окутывать меня своей аурой, своим астральным телом. Она не сводила с меня сверкающих и невинных глаз — то был взгляд холодной рептилии, которой природой назначено убивать… Аромат ее существа проникал в каждую пору моего тела, пронизывал, насыщал… Какое уж тут спасение, защита, отпор…

Снова я был заворожен колдовским напевом, звучавшим в моей душе и лившимся откуда-то извне:

С ущербной луны
Из серебряной мглы
Взгляни на меня…

Я почувствовал: это моя отходная… как вдруг внезапная мысль рванула меня прочь от края могилы, который посвященные называют порогом «Восьмого мира», от края, бездны, за которым начинается распад, — у меня же кинжал моих предков, копье Хьюэлла Дата!

Может ли от мысли вспыхнуть огонь? Он тлеет под спудом, поймав человека в свой магический круг, огненное кольцо может быть не видимым взору, скрытым, и все-таки огонь всюду. И он готов вспыхнуть… одно лишь тайное слово — он взметнется и поглотит весь мир!

И этим тайным словом стала моя мысль о кинжале — передо мной взвился огромный огненный столб, пламя с шипением и оглушительным треском охватило комнату… я бросился сквозь стену огня: прорваться туда, к столу, любой ценой, пусть даже я сгорю! Прорваться к кинжалу, мне нужен кинжал!

Как я преодолел сплошную стену огня, не знаю, но преодолел, вбежал в кабинет, выхватил кинжал из тульского ларца. Стиснул в кулаке рукоять, как когда-то Джон Ди, лежавший в гробу. Ударил, отбросил Бартлета Грина, вдруг выросшего из-под земли и пытавшегося вырвать кинжал… клинок поразил жуткое бельмо, Бартлет зашатался и отступил… Я кубарем скатился по лестнице, где уже бушевал огонь, взлетали снопы искр, клубился черный удушливый дым… С разгона всем телом ударил в запертую дверь, она с треском сорвалась с петель… Прохлада и свежесть ночи обнимают меня. Волосы, борода опалены, одежда обгорела и дымится.

Куда же? Куда теперь?

За моей спиной с грохотом рушатся балки, дом лижут языки магического огня, зажженного сверхъестественной силой… Прочь, скорей прочь, как можно дальше! Я крепко сжимаю кинжал. Он для меня важнее жизни — в земном мире или в потустороннем…

Что это? Передо мной фантом, он хочет преградить мне путь к спасению, — царственно милостивая женщина, которую я видел в заброшенном парке, в Эльсбетштайне, и я уже готов возликовать: Елизавета, королева моего сердца, возлюбленная Елизавета Джона Ди, прекрасная, неустанно ожидающая, благословенная! Я падаю на колени, забыв об огне, разожженном тибетскими магами, не думая об осторожности…

Но тут кинжал в моих стиснутых пальцах словно посылает весть разуму: все озаряется светом мысли, и я вдруг понимаю ясно и трезво: передо мной личина, маска, обманчивый призрак! Образ, украденный у меня же лживыми порождениями тьмы, лишь представлен мне, отражен, он жаждет увлечь меня назад, в гибельное пламя…

Зажмурившись, я бросился сквозь фантом. И мчался, мчался, как будто за мной гнались все призраки Дикой Охоты, ничего не помня, не видя, кроме единственной путеводной звезды — Эльсбетштайна! Бежал, спотыкался, но ноги сами несли, я летел как на крыльях, чьи-то незримые руки оберегали и прикрывали меня, но не сдерживали бешеной гонки, я мчался, не сознавая, что сердце может не выдержать и разорваться… И вот я стою на зубчатой крепостной стене…

Оглянулся назад — небо багрово как кровь, весь город будто объят жарким огнем, дыханием ада…

Так же когда-то Джон Ди, не ведавший покоя странник, бежал из Мортлейка, оставив позади пылающее прошлое со всем, что было в нем достойного и ценного, со всеми заблуждениями и триумфами, и вот теперь так бежал я.

Но я владею тем, чего он лишился, — кинжалом! Да здравствует Джон Ди, мой предок, воскресший во мне и ставший «мною»!

В Эльсбетштайне

— Кинжал у тебя?

— Да.

— Вот и хорошо.

Теодор Гэртнер протягивает мне руки, я хватаюсь за них, как утопающий, уже потерявший надежду на спасение. И тотчас тепло и доброта друга животворными токами устремляются в мое сердце, и понемногу ослабевает страх, сковавший меня, словно мертвеца, чье тело туго стянуто пеленами и свивальниками.

Легкий отсвет улыбки мелькнул в глазах моего друга.

— Ну что, победил ты Черную Исаиду? — Он обронил это вскользь, верно не желая меня взволновать, но для меня его вопрос грянул как трубный глас в день Страшного суда.

Я опустил голову:

— Нет.

— Значит, она явится и в наши пределы. Она никогда не упускает случая востребовать то, что считает своим.

Страх снова стягивает свои узы.

— Я пытался превзойти силы, данные человеку!

— О твоих попытках я знаю.

— Я исчерпал свои силы.

— Неужели ты и правда поверил, что духовного перерождения можно достичь средствами черной магии?

— Как?! Ваджроли-тантра… — Я с ужасом поднимаю глаза, ожидая ответа Теодора Гэртнера.