Вальпургиева ночь. Ангел западного окна

— Ангел — эхо, всего лишь! Ангел сказал, что он бессмертен, и это правда. Он никогда не жил, потому и бессмертен. Неживший не ведает смерти. Не кто иной, как вы, заклинатели, были истоком знания и силы, благословений и проклятий Ангела, а вы считали истоком его. Он был лишь сгустком сомнений, знаний и магического искусства — всего, чем вы, сами о том не догадываясь, обладали. Вы, каждый порознь, добавляли что-то от себя в общую сумму, и потому каждого из вас откровения «посланника Божия» удивляли чем-то другим. Понятно и то, что он являлся в западном окне — запад это зеленое царство мертвого прошлого. Подобных «вестников» предостаточно обретается в полях царства тлена и разложения, много их и там, где вызревают споры гнили и плесени… Куда как лучше для людей было бы, если бы ни один из этих «ангелов» не появлялся в земном мире, однако надежда порой увлекает смертных на ложные пути… За спиной твоего Ангела западного окна прятался Бартлет Грин. Но теперь, когда пришел конец твоим сомнениям, с ним покончено. — Гарднер повернулся к тиглям и ретортам. — Все лишь vinculum[27], как говорили древние. Все быстротечное — символ, сравненье, сказал один из наших братьев^{162}. Нам лишь видится, будто в этих сосудах что-то кипит. Орудия, инструменты, кажется, вот-вот разлетятся на куски, но их буйство — тоже лишь видимость. Смотри, вот глобус, это vinculum, воплощение связей, и только. Когда ты окончательно откажешься от знания, когда твое неведение станет совершенным, ты поймешь, как применить все, что собрано в этой лаборатории, для приумножения солнечного золота. И тогда, если коснешься точки на глобусе, от твоего перста устремятся теплые токи добра и мира… или в том месте земли родятся сокрушительные смерчи и шквалы, взметенные твоей холодной очищающей силой. Будь же осмотрителен и храни свой огонь! Помни: что бы ты ни совершил, люди усмотрят в твоих деяниях перст Божий и примутся творить новых ангелов, призывая их с запада. А сколько уже являлось тех, кто не был призван, однако вступил на этот путь и сгубил себя тем, что принял обличье «ангела»…

— И это… все это… моя миссия?! — В страхе перед огромной ответственностью я едва в силах говорить.

Спокойно поясняет адепт:

— Величие человека в каждом новом поколении это не обретение нового знания, но умение его приложить. Слово Божие вечно и неизменно, неизменно велика и мера, назначенная Им.

— Как же я буду ткать ковер судьбы, не владея даже азами ремесла? — То был последний вопль робости, глубоко укоренившиеся в человеческой душе плевелы, взращенные трусостью, родной сестрою ложного кумира — высокомерия.

Гарднер, не проронив в ответ ни слова, ведет меня к порфировой лестнице, мы спускаемся, подходим к воротам в стене. Он молча простирает руку к парку. И вдруг исчезает…

Солнечные часы на белой каменной стене, горячей от полуденного зноя, фонтан, чьи неустанные струи, беспечно распевая свою песенку, снова и снова стремятся ввысь, — они дают отраду и покой моим глазам.

Из ржавого железного стержня, намертво закрепленного в стене, солнечный свет выгоняет росток — темную черту, тень. Время создано — тенью.

Время создано тенью!

И плеск фонтана аккомпанирует движению времени-тени, с шутливой важностью подыгрывают ему звонкие струи. Время — лишь тень, все наши труды и дела — бессмысленный плеск воды во времени… Всюду и везде связи, все взаимосвязано, даже пространство — vinculum, и время — лишь vinculum, связи, сцепления, которые охватывают любой временной отрезок и любой пространственный образ…

Поглощенный размышлениями об этих, прежде не раскрывавшихся моему разуму областях деятельного духа, я тихо прошел между кустами и клумбами к вековым тисам, осеняющим пустую могилу. Снова солнечный свет своей волшебной игрой создает впечатление удивительной глубины дальних уголков парка, на самом же деле таких близких. Снова мне чудится, будто из тенистых глубин выступает, мерцая в солнечных лучах, фигура в светозарных одеждах… Ни страха, ни радости в моем сердце не пробуждается, когда сверкающее легкое видение замирает, приобретает ясные очертания и медленно обращает свой взор на меня, подобно отражению в зеркале, которое повторяет наши движения. Нет, никаких зеркал больше нет! Та, кто плавно шествует в отдалении, — создание света, что общего у нее с тенями и отражениями?

Я уверенно иду вперед, и уверенно приближается ко мне королева Елизавета, нас уже не разделяют призрачные золотые ограды неземного царства. В ее взгляде, ясном и пристальном, устремленном на меня, все больше света и радостной безмятежности. Встречи с нею, кометой, чей путь в небесах пролегал вдали от моего, я ждал века и тысячелетия, быть может — миллионы лет… Как убоги подобные мысли, ведь им не обойтись без сравнений и символов, рожденных тенью времени и плеском фонтанных струй.