Вальс под дождём

Я отвернулась и стала смотреть на небо в шлейфе перистых облаков. Небо всегда прекрасно, будь оно хоть ясное, хоть пасмурное, хоть грозовое. Наверное, оно специально создано недосягаемо высоко, чтоб люди не могли раздавить красоту гусеницами танков и поджечь, как сосновую рощу, что дымно и жарко догорала позади нас длинными языками пламени.

* * *

Старушка брела медленно, едва передвигая по дороге больными ногами, обутыми в огромные мужские калоши. Время от времени она останавливалась и опиралась на палку. Она шла туда, где несколько женщин с яростью отдирали от дома крепко прибитую вывеску комендатуры. Посредине небольшой площади горел костёр с грудой табличек на немецком языке, и девочка-подросток подбрасывала в него стопки бумаг. Она держала их так, как держала бы ядовитую гадину, и становилось ясно, что жителям не терпится уничтожить любое напоминание о проклятых фашистах.

— Стоп-стоп-стоп, бабоньки! — С подрулившего «газика» соскочил майор в помятой форме. Тот самый, что отправлял меня в разведку. — Этак вы всю секретную документацию сожжёте. А может, там важные сведения!

— Документы мы уже вашим офицерам отдали, — ответила за всех высокая, очень худая женщина со впалыми щеками. — Мы листовки сжигаем с немецкими приказами. Вот, читайте сами.

Двумя пальцами она взяла у девочки листок и подала капитану. Я тоже вытянула шею и через его плечо увидела на рисунке весёлую девушку с кочаном капусты в руках и надписью: «Борясь и работая вместе с Великой Германией, ты и себе создаёшь счастливое будущее!»

— Ясно! — Майор поморщился. — Тогда сжигайте эту мерзость, чтобы и духу её не было! — Он повернулся к машине и встретился глазами со мной. — Ульяна! Рад видеть тебя в добром здравии. Видишь, — он обвёл рукой площадь, — не зря ты ходила в разведку. Хотя наши связники и погибли, но мы поняли, как действует враг, и приложили силы в нужном направлении. Так что в освобождении Лапино есть и твой вклад. — Зардевшись от его похвалы, я не нашлась с ответом, да он его и не ждал. Взмахом руки майор приказал шофёру отъехать в сторону и улыбнулся: — Изучаешь знакомую местность, так сказать, при свете дня?

Я покачала головой:

— Я ищу девушку, которая меня спасла. Знаю, что её зовут Саня, а её мужа Родион. Они местные учителя. Поспрашиваю жителей — кто-нибудь да подскажет. Я не успела запомнить, где её дом, потому что мы ночью уходили, да и испугалась я сильно.

— Испугалась, говоришь? — Он с прищуром посмотрел мне в глаза. — А ты, оказывается, ещё отважнее, чем я думал. Не всякий может признаться, что испугался на задании. Обычно бахвалятся смелостью. Молодец, настоящая комсомолка.

Я отвела глаза в сторону, а майор вдруг выкрикнул:

— Минуточку внимания, товарищи женщины! — Он дождался, когда взгляды обратятся к нему, и громко спросил: — Нам надо разыскать жительницу села, помогавшую фронту. Зовут её Александра, Саня, а муж у неё — Родион. Кто знает?

— Да все, — раздалось сразу несколько ответов. — Они учителями были, а учителей все знают.

— Что значит — были? — возвысил голос майор. — Где сейчас Александра? Она жива?

Я замерла в тяжёлом предчувствии. Высокая женщина, что командовала сжиганием, опустила голову и угрюмо сказала:

— Не знаю, жива или нет. Угнали Саню в Германию на прошлой неделе. И дочку мою угнали, Женю.

Вперёд вышла пожилая женщина в чёрном вдовьем платке:

— Фашисты облаву устроили, с собаками. Грузовики подогнали и молодёжь, которую в первую облаву не схватили, затравили овчарками и увезли. Вот, всего две девчонки на посёлке и остались: Маришка, — она указала на девочку у костра, — да Танька. Танька чудом от первой облавы спаслась, а после её мать из подвала не выпускала. Сказала, пока красноармейцы по улице не пройдут, и носа не высовывай. Даже еду ей в подвал подавала. Так и спасла. Как жить теперь будем без наших ребятишек? Как жить? — Она утёрла сухие глаза и ожесточённо добавила: — А того гада, кто на отца Макария с Гришенькой донёс, мы с бабами повесили. Своими собственными руками. Пусть за околицей на осине болтается, пока вороны не склюют. — Она сплюнула: — Мразь фашистская.

— Церковь где у вас? — спросил майор. — Хочу посмотреть, не осталось ли что из вещей отца Макария. Знал я его.

— Ничего не осталось, — подала неожиданно низкий и хриплый голос девочка, — сразу, как немцы облаву устроили, и церковь сгорела, вместе с банькой, в которой отец Макарий жил. Он добрый был, крестик мне подарил. — Девочка прикоснулась к верёвочке на тонкой шее, и я зажмурилась, до боли явственно представив рядом с ней расстрелянного Гришеньку с наивно распахнутым взором.

Старуха в калошах подобралась к майору и взяла его за рукав.

— Слышь, командир, ты там своему начальству доложи, что отец Макарий каждую службу молился за победу русского оружия. И паству за собой вёл, чтобы мы тоже не боялись супостата. Разъясни, что церковь — не враг, а вместе с народом. — Старуха остренько глянула на майора. Уголки её губ опустились вниз, и она произнесла: — Если не забоишься, конечно.

— Я боевой офицер, — сказал майор.