Вальсирующая

Между нами сразу возникло притяжение! Нигде в мире я не видела такого живого, сильного камня: гранатовый без малейших вкраплений, волнистый, с бугорками, можно сказать, клубящийся, багряный, нет, брусничный – лучезарное божество за пределами времен.

– Валун с Валдая, – с видом владетельного принца произнес Городков. – А я уж давно его спрятал. Всё ждал и верил: кто-то придет, кто его по-настоящему поймет и оценит.

Я положила руку на покатый каменный лоб, он был немного прохладный, а должен бы очень холодным быть в этот промозглый осенний день.

– Жаль Искру, – вздохнул Костя на прощание. – От кого, от кого, а от Искры не ожидал!.. Кстати, неплохо выглядишь, – он весело добавил. – Будто и не прошло тех лет…

Ризою нас твоею честною защити, и умоли, Богородица, Христа, да препояшет нас силою Своею свыше! Взяв напрокат большой трехколесный велосипед, я уложила в корзинку тюльпаны и покатила по ваганьковским аллеям.

На тенистых дорожках дрожали желтые пятна майского солнца, черемухи медленно махали мне вслед темно-зелеными листьями, подбрасывая вверх, как чепчики, потревоженных птиц, пронзительная соловьиная трель сопровождала меня до самого-самого того незабвенного места, где я когда-то нажму на тормоз и причалю свой велосипед. А пока я рулю по аллее цыганки Веры Паниной, под звуки ее трагического контральто из-за кленовых стволов выглядывают тени забытых предков: кто это мчится так беззаботно по нашей тихой улице с корзинкой алых тюльпанов?

Спи, незабвенный Яша Берх, да упокоит твою праведную душу Иегова в лоне Авраама безмятежным сном до светлого утра. И навсегда влюбленный в Искру майор Барабанов! Вспомнил ли он любовь свою, когда она отправилась в невидимые миры? Жаль, не доверила мне мать моя, напитавшая меня не только млеком, но и медом, свободная теперь от всех мирских забот, любовных писем к ней. Зато она оставила нам ряд крылатых выражений, записанных в тетрадку ее округлым и красивым почерком: “Из всей музыки, существующей на Земле, небесам ближе всего стук любящего сердца…”, “Самое прекрасное из того, что мы можем ощутить, – таинственное. И тот, кто этого не чувствует, – живет наполовину…” Потом размашисто и вдохновенно: “Да будет славен тот, кто изобрел любовь и приподнял ее над страстью!” – а дальше почему-то: “Господи! Сколько людей, столько идиотов!..” Пару военных черно-белых фотографий, где она – молоденькая, в шинели – возле настоящей пушки… Конверт “Мои разводы и замужества”, самоучитель игры на гитаре, визитку “Борис Вульфович Левин, начальник отдела наук о Земле”, кассету с песней “Бесаме мучо”, азбуку Морзе и записку:

“Обнимаю вас всех снова и снова!

Звоните, не забывайте.

Целую!

Ваша навек —

Искра”.

2019

Глория Мунди

Рот мой полон песней, а язык ликованием, что-то зреет во мне и да- ет зеленые всходы, как проросший корень имбиря на подоконнике, – ведет неуклонно к тому моменту, когда я подарю свое имя горячей голубой звезде. А что это за песнь и о чем в ней пойдет речь? Точно пока не известно, тема – жизнь. Сама жизнь, лишь бы только найти ее ключевую ноту, вот эту точку, начало начал, из которой исходит мир.

Как же так, что я до сих пор не знаю – есть какой-нибудь смысл в этой круговерти или он вообще не предусмотрен? Имеется ли свободная воля, право выбора, рост и развитие личности, о чем я который год кручу шарманку студентам и старшим школьникам, а сама ни в одном глазу, – например, насколько я безумна, или кто дышит, когда я дышу, кто думает, когда я думаю, предчувствует, осязает? Или мы движемся предопределенными орбитами, и не существует силы, которая бы изменила этот незыблемый маршрут?

Вдруг на твою голову обрушивается Милость в виде богини плодородия, чей теплый виолончельный голос в одно прекрасное утро произнесет в телефонной трубке:

– Несите-ка всё, что вы написали, – я хочу выпустить в свет ваше ПСС (полное собрание сочинений). Сначала оптом – в твердом переплете. Потом в розницу – в мягоньких обложках дешевых, чтобы народ мог купить и прочитать. А вы пока пишите новый роман!

Вот так – Пестунья Небесная! – то вместе, то поврозь начали выходить мои творения – весьма и весьма немногочисленные, причем столь малого объема, что Лёша вынужден был их укрупнять и укреплять, оснащая иллюстрациями.

– Ого, как ты много уже написала, – все равно ворчал Лёшик.

– Это при том, – отзывалась я, – что пишу абзац в день.

– Но с каким постоянством! – восклицал он. – Люди то запьют, то закручинятся, то во что-нибудь вляпаются, то разводятся, то меняют квартиры… а ты – абзац в день, абзац в день.

Видя, как в поте лица Лёша иллюстрирует мои труды, я поинтересовалась, прочел ли он их, а вернее, со свойственной мне душевной тонкостью, “Перечитал ли?”

На что тот высокомерно ответил:

– Мне это вообще не нужно – читать да перечитывать. Вы мне скажите название романа, кто написал – приблизительно. И картинки будут лучше, чем текст, я вас уверяю. Пускай это всё читают художники без воображения!