Вальсирующая

“Милая, дорогая Матушка Моисея! – писала я настоятельнице Елеонского русского храма в Иерусалиме. – Как Вы поживаете, как Ваше здоровье? Хочу попросить Вас об одолжении. Прошел год с того августовского дня, как не стало моей мамочки Искры, и Вы молились о ее душе, за что я Вам очень благодарна. Она ушла от нас на рассвете 21 августа, как и ее мама, моя бабушка Фаина. День в день. Прошу Вас, если возможно, помяните Искру в это важное для меня утро, как это полагается по православному обычаю. Я и сама о ней постоянно молюсь, но, к сетованию мамочки, я – некрещеная. Я верю, что истина – в каждом атоме, в каждой клетке, в каждой секунде, и то, что мы ищем, – находится так близко, что нет никакой пропасти между мной и ею. Хотя мамочка втайне переживала, уж очень хотелось ей, чтобы семья воссоединилась в одном небесном селении. Среди ее бумаг я обнаружила молитву, обветшавшую от частого употребления: «Прости, Господи, детей моих, по упрямству или дури отказывающихся от святого таинства крещения, окрести их в море щедрот твоих и спаси неизреченной твоею благодатию…»

Я верю в свет, сверкающий в каждой точке пространства, но есть и у меня вопрос, на который ищу ответа: чему она улыбалась, когда душа ее взмывала в поднебесье? Какой подарок она сделала этой загадочной улыбкой! Как будто показала, что там не страшно, а удивительно. Чудо! – ее любимое слово. Там встретило ее Чудо, какой-то полный резервуар любви. Как замедлялось ее дыхание – естественно, мягко… последний глубокий вздох после паузы… и всё. Ее уход, Матушка Моисея, был подобен дню полнолуния, когда солнце встречается с луной без сумерек между ними. Но как мне преодолеть эти спазмы тоски, ведь стоит закрыть глаза – степенно и неумолимо проявляется одна и та же картина: два санитара уносят ее, запеленутую, словно большого младенца…

Казалось бы – что горевать, когда нас всех отделяет от этого состояния микросекунда в масштабе геологическом, а вот поди ж ты!.. Хотя, Вы не поверите, Матушка Моисея, собравшись на тризну, мы, вспоминая ее, постоянно смеялись. Мамин товарищ Гена – у него как раз был концерт в Доме культуры железнодорожников – немного припозднился и даже подумал, что перепутал адрес, поскольку с поминок до него донесся смех! Светлой памяти Искры он посвятил романс “Гори, гори, моя звезда!” – пел прямо как Штоколов, хотя она больше любила Лемешева. Потом все звонили мне и говорили, что не забудут прощания с Искрой до конца своих дней.