Вальтер Беньямин – история одной дружбы

К непонятному мне скрытничанью Беньямина относилось и то, что он шесть недель настаивал на том, чтобы скрывать от всех факт защиты своей диссертации. Должно быть, он столкнулся с колебаниями родителей в части финансовой помощи сыну. Его позиция в ту пору была очень двойственной: между необходимостью любой ценой зарабатывать и приват-доцентурой. 1 июля Вальтер и Дора поехали на каникулы в Изельтвальд на озере Бриенц, где оставались до конца августа. Я посетил их там 22 июля, и мы «задним числом» отметили день его рождения и полюбовались подарками Доры. В тот день, задумавшись о самом себе, я записал, очевидно, имея в виду Беньямина: «Мой талант состоит в интерпретации таких людей, которые ей поддаются». В качестве подарка я послал ему новое издание «Немецкого преступного мира» Аве-Лальмана¹⁷⁷, где подробно рассматривались отношения еврейских и немецких низов: табуированная еврейской историографией тема, которая начала меня сильно привлекать как дополнительная к еврейскому «верхнему миру» мистики. «Жулики как народ Божий – вот было бы движение», – записал я тогда.

Родители Беньямина неожиданно нагрянули в августе в Изельтвальд примерно на три недели, и мой запланированный дальнейший визит сорвался. Там начались с тех пор непрекращавшиеся, жёсткие и временами горькие стычки по денежным вопросам и по ожидавшему Беньямина будущему, которые в следующие годы пронизывали его жизнь и сформировали очень щепетильные отношения с родителями, чтобы не сказать – почти разрушенные. Но перед моим отъездом из Швейцарии Беньямин приехал ко мне в конце августа в Лунгерн-на-Брюниге¹⁷⁸ на два дня, привезя с собой свою статью «Аналогия и родство»¹⁷⁹. У нас в очередной раз были длинные разговоры о наших планах. После защиты докторской диссертации он посетил Хербертца в Туне и поставил вопрос о возможной габилитации в Берне, к которой Хербертц проявил интерес, правда, хотел ещё подумать над этим.

Из моих последних посещений Берна припоминаю ещё две вещи. Беньямин тогда начал читать – пожалуй, в ходе своих разговоров с Баллем и Блохом – Réflexions sur la violence Сореля¹⁸⁰, которыми он заразил и меня. Его потом долго занимала дискуссия с Сорелем. На письменном столе у Беньямина лежал также «Бросок игральных костей» Маллармe¹⁸¹ в особом издании ин– кварто, графическое оформление которого, пожалуй, соответствовало броску игральных костей из заглавия. Слова, написанные шрифтами разного размера, перекатывались по строчкам, варьируя чёрный и белый цвета (по-моему, ещё и красный). Вид всего этого был в высшей степени удивительным, и Беньямин объявил мне, что он тоже не понимает текста. В моей неразумной душе остался лишь наглядный образ какого-то преддадаистического продукта.

Гершом Шолем. 1920-е гг.

ПЕРВЫЕ ПОСЛЕВОЕННЫЕ ГОДЫ (1920–1923)

После моего возвращения в Германию прошло три месяца, прежде чем я вновь услышал о Беньямине. Я к тому времени начал учиться в Мюнхене, набросившись на каббалистические сочинения в государственной библиотеке. Ту зиму Агнон тоже провёл в Мюнхене, и мы часто встречались. 15 сентября Беньямин написал мне из Клостерса¹⁸² в Берлин: «Я стесняюсь – из-за нескончаемых невзгод и неопределённости перспектив – открыть переписку с Вами этой записочкой, но хотел бы Вам её предложить… Завтра мы отсюда уезжаем. Прежде чем покинуть Швейцарию, мы хотим ещё несколько недель провести в Лугано¹⁸³. Надеюсь, Дора там, наконец, обретёт радость и новые силы. Никто не должен об этом знать. Пишу это Вам лишь потому, что мне было бы ещё труднее утаивать от Вас наше местонахождение, чем вновь просить Вас сохранять его в тайне, к чему меня вынуждают мои теперешние жизненные обстоятельства. Ну и довольно. Мы очень рады этой поездке: из Тузиса через СенБернарден до Мезокко¹⁸⁴ почтовой машиной, а оттуда поездом в Лугано. Вчера и позавчера здесь шёл снег и было всего несколько градусов выше нуля. Сегодня выглянуло солнце, и вершины сияют под снегом¹⁸⁵. Дора здесь неплохо дебютировала с детективным романом. Вот уже несколько недель я интенсивно читаю книгу Блоха и, вероятно, выскажу в печати, чтó в ней есть похвального. К сожалению, одобрить можно не всё. И к тому же, иногда меня охватывает нетерпение. А сам он эту книгу, конечно, уже перерос» [B. I. S. 217. Центральная часть письма до сих пор не опубликована].