Вальведр

Скука! Это было для нее казнью и ужасом. От этого-то и хотелось мне исцелить ее, убеждая ее сделаться художницей, раз она чувствовала такое сильное отвращение к наукам. Тогда она объявила, что я презираю искусства и всех артистов и хочу поставить ее как можно ниже в своем мнении. Это было несправедливо и ставило меня на одну ногу с идиотами. Я захотел доказать ей, что искание красоты не разделяется на соперничающие науки и на проявления антагонизма, что Россини и Ньютон, Моцарт и Шекспир, Рубенс и Лейбниц, Микеланджело и Мольер, и все истинные гении вообще, шли одинаково прямо, одни как другие, к вечному свету, в котором пополняется гармония небесных вдохновений. Она стала высмеивать меня и объявила, что ненависть к труду есть священное право ее натуры и ее положения,

— Меня не научили трудиться, — сказала она, — и я, выходя замуж, совсем не обещала приниматься вновь за всеобщую азбуку. Тому, что я знаю, я выучилась чутьем, с помощью беспорядочного и бесцельного чтения. Я женщина: моя доля любить моего мужа и воспитывать моих детей. Очень странно, что именно мой муж советует мне подумать о чем-либо лучшем.

— Если так, — отвечал я ей с некоторым нетерпением, — то любите своего мужа, не мешая ему сохранять уважение к самому себе. Воспитывайте своего сына и не вредите своему здоровью, своему новому материнству жизнью без правил, без цели, без отдыха и домашнего очага, даже без желания выучиться той всеобщей азбуке, которой потом вам надо будет учить ваших детей. Если вы не можете примириться с жизнью обыкновенных женщин, если эта жизнь для вас нестерпимо скучна, значит, вы необыкновенная женщина, и я советовал вам заняться чем-нибудь для того, чтобы привязать вас к дому, так как причудливость и непредвиденность вашей теперешней жизни делают ваш домашний очаг недостойным ни вас, ни меня.

Видя, что она вспылила, я счел нужным добавить еще вот что:

— Знаете ли, мое бедное, милое дитя, дело в том, что вас пожирает ваше собственное воображение, а вы пожираете все вокруг себя. Если вы станете так продолжать, то кончите тем, что будете поглощать в себя всю жизнь других, не давая им ничего взамен, ни луча света, ни истинно сладкого мгновения, ни прочного утешения. Вас выучили ремеслу кумира, и вам хотелось бы преподать мне то же самое. Но кумиры ни на что не пригодны. Как бы их ни украшали и ни молили, они ничего не оплодотворяют и никого не спасают. Откройте глаза, посмотрите, как вы ни к чему не прилагаете своего тонкого ума; какой постоянной буре вы подвергаете даже свою несравненную красоту; каким мучениям вы обрекаете со спокойной совестью все мои стремления честного и трудолюбивого человека; как все вокруг нас заброшено… Начиная с нашего самого драгоценного сокровища, нашего ребенка, которого вы покрываете ласками, но в котором вы заранее заглушаете все великодушные и сильные инстинкты, подчиняясь его самым вредным капризам. Вы прелестная женщина, которой свет восхищается и которую он увлекает. Но до сих пор вы не были ни преданной женой, ни разумной матерью. Остерегитесь и поразмыслите хорошенько!

Вместо размышления она пыталась убить себя. Целые часы, целые дни проходили в жалких спорах, в которых все мое терпение, вся моя любовь, весь рассудок и сострадание постоянно разбивались о непобедимое оскорбленное тщеславие, уязвленное навеки.

Да, вот в чем язва этой столь соблазнительной натуры. Гордыня в ней безгранична и как бы парализует мышление глупостью. Моей жене точно так же невозможно сделать самый элементарный вывод логики, даже если бы дело шло о ее собственных чувствах, как птице невозможно сдвинуть гору. И я угадал, я констатировал причину этого: ее сушит ее своеобразный атеизм. Теперь она проводит жизнь в церквях, старается поверить в чудеса, а на самом деле она ни во что не верит. Для того, чтобы верить, надо размышлять, а она даже не думает. Она выдумывает и бредит, она восхищается собой и ненавидит себя, она строит мысленно какие-то странные здания, которые спешит разрушить. Она беспрестанно говорит о красоте, но не имеет о ней ни малейшего понятия, не чувствует ее, не знает даже, существует ли она. Она удивительно болтает о любви, но она никогда не знала любви и никогда ее не узнает. Она не пожертвует собой ни для кого, а между тем, способна убить себя для того, чтобы подумали, что она любит. Да, ей необходима эта игра, эта драма, эта трагикомедия страсти, трогающая ее на сцене, и которую ей хотелось бы осуществить в своем будуаре. Она пресыщенный деспот — покорность ей скучна, а сопротивление выводит ее из себя. Холодная сердцем и пылкая воображением, она не находит ни одно выражение достаточно сильным для описания своих безумных экстазов любви, но если она решается дать поцелуй, то отворачивает утомленную голову и думает уже о другом.