Вам не понять – вы же офицер

Полоскалов тоже стал раздувать ноздри, но ответить на такое неприкрытое и по меркам политработников недопустимое хамство ему было нечем.

Снимая повисшую неловкость, начальник армейской контрразведки переглянулся с уже отдышавшимся Командующим, кивнувшим в сторону «коробочки», и со словами «а что нам на дорожку тыл послал?» стал выкладывать на стол ее содержимое.

Контрразведчик-то лучше других знал, что надувать щеки перед прокурорскими бесполезно. Слишком разные полномочия и методы работы.

Поэтому своих подчиненных главный армейский чекист по прибытии сориентировал на всяческое содействие прокуратуре армии в раскрытии убийства.

А пуще того нацелил на съем всякого компромата, что как придонный ил в отстоявшейся луже будет взрываться мутными облаками от каждого шага прокурорских офицеров по хлябям гарнизона.

Не скоро осядет эта муть в море безобразий, что творятся при попустительстве командования и политорганов. Вот и фильтруй, что затрагивает-таки государственную безопасность, а что не очень.

Приземлившись, Шеф следовал за Командующим по штабам, казармам, паркам, стоянкам самолетов дивизии. И даже в бане, где завершилась их экспедиция, ненавязчиво обращал его внимание на отсутствие тех элементов армейского уклада, который на суконном административном языке называется воинским правопорядком.

В наших «нумерах» тем временем коробочка с остатками ужина убрана. Разбредаемся по койкам.

Опять подо мной панцирная сетка. Самую беззаботную часть жизни на такой проспал – строй, распорядок, сапоги, казарма, лекции и семинары до обеда, библиотека и спорт после. На супружеском ложе не свернуться калачиком, не угреться собственными выдохами так, как под тощим армейским одеялом, не погрузиться без помех в собственные мысли.

А они опять с невнятных обстоятельств убийства Парнеева сбиваются на куда как более тревожные обстоятельства: я оставил жену и ребенка в чужом для них городе. Обе Юли в это время тоже засыпают. Обнять бы жену, но гораздо больше хочется потискать перед сном своего замечательного ребенка, послушать дочкин лепет, посмотреть, как под сказку «про звезду Алмазку» на нежные пальчики накручиваются русые прядки, указывая, что вопросы маленького Лепаля (он же Кумпасик, он же Пимпусик, он же – несть числа ласковым прозвищам ребенка двух с половиной лет) скоро иссякнут и чадо вырубится, утомленное дневными детскими хлопотами по воспитанию плюшевого зайчика Кузи или тряпичного рыжего клоуна Серёжи. А жену, вполне отзывчивую на объятия и прикосновения, хочется не просто обнять, а стиснуть до хруста, вдавить в себя всю, вдохнуть ее головокружительно. Только куда там! Шеф что давеча сказал? – «В отпуск ты пойдешь, когда убийство раскроешь да дело в суд направишь!»

Но перед сном об этом думать нельзя.

Прибегаю к испытанному снотворному – переключаю мозг на легкую эротику – мальчишеские грезы и воспоминания о юношеских похождениях.

Сначала пересчитываю, перечисляю про себя поименно барышень, в которых безмолвно и безответно влюблялся в детском саду, в школе – Лена, Марина, Лера, Саша, Лариса. Негусто.

Потом вспоминаю девушек, с которыми дружил, встречался, танцевал и тискался в полумраке школьных и курсантских «огоньков», танцплощадок и дискотек, с кем целовался на автобусных остановках или в подъездах, провожая домой из кино или театра, из бассейна во время учебы в институте – Таня, Света…

Пропускаю, не смея называть (как у некоторых народов не называют имя Бога) большую, светлую, незабвенную первую любовь – пропускаю саднящие воспоминания о ней быстро-быстро, чтобы не казалось неправильным существование без нее, и продолжаю перечень скучноватых успехов: Люда, Марина, Лена, еще одна Таня, Ира, Нина… Череда имен и лиц смазывается, как под поцелуями помада на губах давней подруги, имени которой не вспомнить. Но не потому не вспомнить, что память подводит, а просто долгожданный сон освобождает наконец от изысканных подсчетов.

Глава 4 Доброе утро

А поутру под дверью санузла собираются пять служителей юстиции.

– Доброе утро, Владислав Андреевич! Всем-всем доброе утро! – так когда-то в Артеке научили здороваться.

– Доброе утро, Степан Саввич! – отвечает Уточкин, приветствует остальных и продолжает: – Спорить насчет очереди в гальюн, надеюсь, не будем. Первыми удобствами пользуются те, кто моложе.

У них это быстрее получается. А пока Никита управляется, быстренько рассказываем, кому что снилось! Мне пока ничего.

– Да ладно, Владислав Андреич, не заливайте. Мы все слышали, как вы во сне кряхтели и губами причмокивали, – опровергает его Чалдонов. – Курили, наверное, да?

– Ты, Федотыч, тоже во сне не молчал, – огрызается Зам.

– Храпел, что ли?

– Не-е-т! Какого-то товарища полковника раз за разом на три буквы посылал.

– Будто вы не знаете, что я только с одним полковником могу так разговаривать, да и тот – прокурор округа…

– А я Наташку из столовой второго полка во сне убалтывал под утро, а жена в сон встряла и всё обломала. Не дала продолжить. Но это только во сне! – хвастается, не дожидаясь расспросов, Гармонин.