Вампиры

Адской нереальной лютости рев пронесся над толпой, эхом заметался по улице, напитанный безумной ошалелой яростью. О Боже! От рева и дикого визга заложило уши…

Глядевшие люди сперва подумали про убийство. Но какое же тут убийство? Ведь это существо не может быть человеком. С такими криками – и человек? А если и животное, разве такое возможно?

Тварь дергалась, раздирала, верещала, шипела на обидчиков. Первый отчаянный рывок сотряс толстую бронзовую колонну, от второго та закачалась и захрустела, заколыхался балдахин над нею. Но уже был прочно привязан второй трос. Монстр забился еще яростней, обуянный страхом, попавший в ловушку, источающий гнев и злобу.

О, этот юнец посмел напасть на бога!

Вместо того, чтобы освободиться, убежать, монстр кинулся на Феликса – и на его надувные шары.

Но то, что вытекло из лопнувших шариков на морду и грудь, родило жуткий вкус и запах во рту, было не водой, а бензином. Один шарик лопался за другим, брызгал, а у Кота уже зажглась зажигалка, он бросил, та стукнулась о грудь монстра и отскочила – но не напрасно.

Взметнулось пламя, окутало тварь, занялись одежда, кожа и волосы. Но пламя не бензиновое, оно не того цвета, и не бывает бензиновый огонь таким ярким. Трещащий костер наконец выплюнул сгусток черной гнили, и тот горел.

И откуда эта страшная, тошная, выворачивающая наизнанку вонь?

Тварь больше не думала о злобе и мести. Не осталось ничего, кроме боли. О, боль! Тварь выла, корчилась, с безумной силой дергала тросы. Колонны качались, поддаваясь помалу, и среди визга и оглушающего воя начали гнуться, вылезать из тротуара.

Нет, монстр не должен вырваться!

Стрелок присел на корточки, прицелился и выстрелил в правое колено, промазал, выстрелил еще раз и попал, а затем взялся за левое колено. От воя заложило уши. Тварь рухнула, скрючилась, закреблась, но по-прежнему дергала тросы, металась туда-сюда, все быстрее, все сильнее…

Колонны вылетели, тварь упала на спину, покатилась и лежала несколько секунд, получив еще пару серебряных пуль в грудь. Но затем комок огня умудрился встать, ткнулся в бок лимузина, переполз через него будто краб, вылез на улицу. Стрелок Феликс загонял в тварь пулю за пулей и да, та дергалась от ударов – но не останавливалась. Вот она уже на середине улицы, ползет, трясется, оконечности стрел чертят асфальт, сыплют искрами.

Ее не остановить. Тварь удерет, пламя погаснет, она вырвет стрелы…

Сейчас или никогда! Еще бы несколько секунд… с таким огнем много не надо…

Даветт обещала, что вместе с «блейзером» будет тихо и спокойно ожидать в двух кварталах. Но ее «блейзер» появился на скорости в двадцать пять миль в час, помчался по тротуару, соскочил на асфальт на тридцати милях в час и врезался бампером в вихрящееся пламя уже на тридцати шести.

О, этот звук! Вампир пролетел мимо стрелка пылающим метеором, с жутким грохотом впечатался в бампер собственного лимузина, раздирающе заверещал, трясясь в пламени на бордюре.

Стрелок Феликс стоял рядом и смотрел на то, как из огня к нему потянулись горящие руки, как уставились исполненные муки пылающие глаза. Он улыбнулся, когда руки бессильно опали.

Ревущий огонь был двенадцати футов шириной, жаркий, яркий и немыслимо громкий. Затем оглушительно зашипело, будто вытек из дыры газ, и брызнули искры, целый фонтан. Затем громко, басовито хлопнуло.

И ничего. Только крошечный венчик бело-голубых огоньков вокруг кучки пепла.

Люди вокруг не поняли увиденное, не смогли уложить в головах, но оно оставило странное чувство облегчения и удовлетворения, и благодарности паре в кольчугах. Поздней люди забудут или попытаются забыть, вытеснить из памяти то, что можно назвать только чудом. А сейчас они лишь молча стояли и глядели, и не знали, что делать.

– Получилось! – заорал пораженный, не верящий своим глазам Кот. – Феликс, получилось! Мы прикончили его! Старшего! Ночью!

– Да, – кивнув, подтвердил Феликс, повернулся к высокому, с мучнистым дряблым лицом шоферу и жестко ткнул двумя пальцами в грудь. – Сообщи об этом своим.

Последняя интерлюдия

Осталась лишь Воля – Воля, Ненависть и Месть, превозмогающие Боль. Ведь Воля, Ненависть и Месть сильней ее, разве нет? Разве я не сильней их?

Разве я не вынес плавание в тесной переполненной кабине через море. Слюнявые жалкие смертные искали ласкать меня, соединиться со мной. Мог ли кто иной, помимо меня, отважиться на такое? Сумел ли бы?

Знает ли иной более меня о Чуме Феликсе?

Воля, Ненависть и Месть должны обрести удовлетворение. Потому – вперед, через древние стены. Их высоты и крепости не хватит, чтобы противиться могучим когтям, и падение с них не убьет, и никакое творение, никакой смертный не способны мчаться с такой скоростью и грацией по знаменитым садам.

Да, но боль все сильней. Давит на виски, звенит в костях лица. Он все ближе к Земному Логову Чудовища.

О мука, давящая тело! О тяжесть! Существо споткнулось, зашаталось.

Но Ненависть, Воля и Месть превозмогут!

Ведь Чума Феликс не захочет выбираться из убежища, останется спрятанным там, в средоточии боли, счастливый, дышащий, теплый.