Вампитеры, фома и гранфаллоны

Также он сообщил, что Рут Бенедикт и Маргарет Мид уже занимаются ею – как и весьма деликатные джентльмены.

Одним из них был доктор Роберт Редфилд, глава факультета антропологии Чикагского университета. Ему довелось стать лучшим преподавателем из тех, кого я встретил в своей жизни. Он едва замечал меня. Порой смотрел на меня так, словно я был маленьким пушистым зверьком, застрявшим в корзине для мусора (кстати, я украл этот образ у Джорджа Плимптона; боже, благослови его!).

Доктор Редфилд уже умер. Не исключено, что какой-нибудь физиолог-антрополог в будущем наполнит его череп гранулами полированного риса, а потом пересыплет их в градуированный цилиндр.

Пока доктор Редфилд был жив, у него была чудесная мечта, которую он называл «народное общество». Эту мечту он описал в «Американском социологическом журнале» за 1947 год, том 52, страницы 293–308.

Доктор Редфилд утверждал, что примитивные общества отличаются поразительной разнородностью. Вместе с тем он просил нас признать, что все они имеют ряд общих черт. Например: они были такими маленькими по размеру, что в рамках племени все друг друга знали, и отношения устанавливались на всю жизнь. Члены одного сообщества тесно контактировали между собой и почти ни с кем не поддерживали отношений за пределами своего круга.

Коммуникация осуществлялась устно. Доступа к опыту и мысли прошлых поколений не существовало – за исключением того, что сохранялось в памяти. Стариков ценили именно за их память о прошлом. Изменений в жизни происходило мало. То, что знал один, знали все. Во что верил один, в то же верили другие. Разделение труда отсутствовало. То, что умел делать один, выполняли и остальные.

Доктор Редфилд призывал нас называть подобные общества «народными обществами», что я часто и делаю. Я продемонстрирую вам сейчас отрывок, оставленный доктором Редфилдом, и дам возможность самим ощутить ностальгию по тому обществу, в рамках которого жили все расы на этой земле.

В народном обществе, говорит доктор Редфилд, и я цитирую:

…поведение отличается личным, а не безличным характером. Личность же можно определить как социальный объект, реагирующий на определенные ситуации так же, как это делаю я, выражающий чувства и интересы, которые могли бы быть свойственны и мне. Личность – это я, но в иной форме, с присущими ей качествами и ценностями, и ее значимость для меня отнюдь не только утилитарна. Вещь, с другой стороны, есть социальный объект, не требующий от меня участия или сочувствия. Вещь имеет ко мне определенное отношение, но я реагирую на нее механически, и ценность вещи исчерпывается для меня тем, насколько она служит моим целям. В народном обществе все человеческие существа, принятые в группу, считаются личностями, и в этом маленьком сообществе ни к одному члену группы другие не относятся безлично, как к вещи.

Более того, в народном обществе личностный компонент распространяется и на многое за пределами человека. Та модель поведения, какую навязывает внутренний опыт индивидуума – его желания, страхи, чувства и интересы самого разного рода, – проектируется на все объекты, с которыми он приходит в контакт. Так, природа наделяется свойствами личности: стихии, характеристики пейзажа, животные и особенно то в естественном окружении, что по своему поведению или внешности предполагает наличие признаков человеческого, – всему этому приписываются черты человеческого существа.