Ван Гог. Письма

жаловаться не приходится, но ведь я-то работаю и живу здесь на природе, так что без этого мне

было бы чересчур грустно. Если только работа в Париже хоть немного заинтересует тебя и если

дела у импрессионистов пойдут хорошо, это уже великое дело. Ведь одиночество, заботы,

неприятности, неудовлетворенная потребность в дружбе и симпатии – опасная вещь: грусть и

разочарование еще больше, чем распущенность, вредят нам, счастливым обладателям

надорванных сердец…

На этой неделе написал два натюрморта.

Синий эмалированный кофейник, чашка (слева) – золото и королевская синяя; молочник

– в бледно-голубую с белым клетку; чашка справа – белая с голубым и оранжевым рисунком

на глиняном желто-сером блюдце; затем кувшин – керамика или майолика – голубой с

красными, зелеными, коричневыми разводами и, наконец, два апельсина и три лимона; стол

накрыт голубой скатертью; задний план – желто-зеленый; всего, таким образом, 6 различных

оттенков синего и 4-5 желтого и оранжевого.

Второй натюрморт – майоликовый кувшин с полевыми цветами…

Мое отупение проходит: у меня нет больше такой острой потребности в развлечениях,

страсти меньше раздирают меня, я вновь могу спокойно работать и не скучаю в одиночестве.

Я чувствую, что вышел из кризиса постаревшим, но не более печальным, чем был до

него.

Если в следующем письме ты объявишь, что у тебя все прошло, я тебе все равно не

поверю: это слишком серьезно, чтобы кончиться так быстро; и я не буду удивлен, если и после

полного выздоровления ты останешься несколько подавленным. Ведь тоска по недостижимому

идеалу настоящей жизни всегда сидит в нас и дает о себе знать в любой момент нашего

художнического существования.

И тогда утрачиваешь охоту всецело отдаваться искусству, беречь себя для него и

чувствуешь себя извозчичьей клячей, которой рано или поздно придется впрягаться в ту же

самую телегу. А тебе хочется не этого – ты предпочел бы резвиться на солнечном лугу, у реки,

в обществе других, таких же свободных, как ты, лошадей,– да, резвиться и размножаться.

Не удивлюсь, если окажется, что именно в этом первопричина нашей сердечной

надорванности. Мы больше не восстаем против установленного порядка вещей, хоть и не

примирились с ним; мы просто чувствуем, что мы больны, что недуг наш никогда не пройдет и

что излечить его невозможно.

Не помню уж кто назвал такое состояние качанием между смертью и бессмертием. Мы

тащим телегу, и от этого есть польза людям, которых мы, увы, не знаем. И тем не менее, раз мы

верим в новое искусство, в художников будущего, наше предчувствие не обманывает нас.

За несколько дней до смерти папаша Коро сказал: «Сегодня мне снились пейзажи с

розовым небом». Но разве в пейзажах импрессионистов небо не стало розовым, более того –

желтым и зеленым? Это доказывает, что бывает такое, приближение чего мы чувствуем и что

действительно приходит.

И мы, которые, как мне кажется, вовсе не так уж близки к смерти, чувствуем, тем не

менее, что наше дело – больше и долговечнее нас.

Мы не чувствуем, что умираем, но сознаем, что мы значим немного, что мы – всего

лишь звено в непрерывной цепи художников; и мы платим за это дорогой ценой – ценой

здоровья, молодости и свободы, которой пользуемся не в большей степени, чем извозчичья

кляча, везущая весною людей за город.

Словом, желаю тебе, равно как и себе, одного – восстановить свое здоровье: оно нам

еще потребуется. «Надежда» Пюви де Шаванна глубоко жизненна. У искусства есть будущее, и

такое прекрасное, такое юное, такое подлинное, что, отдавая за него нашу молодость, мы лишь

выигрываем и обретаем душевный покой.

То, что я написал, вероятно, глупо, но ничего не поделаешь – я так чувствую. Мне

казалось, что ты, подобно мне, страдаешь, видя, как твоя юность уходит, словно дым. Но если

она вновь расцветает и возрождается в том, что мы творим, тогда ничто не потеряно; а ведь

работоспособность и есть вторая молодость.

490

Я прочел в «Intransigeant» объявление о предстоящей выставке импрессионистов у

Дюран-Рюэля, где, между прочим, будут вывешены и вещи Кайботта, которых я никогда не

видел; напиши мне, пожалуйста, что он такое…

Сегодня я уже послал тебе несколько рисунков, а теперь добавлю к ним два новых. Это

виды со скалистого холма, откуда открывается Кро (местность, где изготовляют очень хорошее

вино), город Арль и Фонвьель. Дикий и романтичный передний план контрастирует с

широкими и спокойными горизонтальными линиями перспективы, уходящей к цепи Малых

Альп, прославленных героическими восхождениями Тартарена – члена Альпийского клуба.

Этот контраст очень живописен.

Два нижеприлагаемых рисунка дадут тебе представление о руинах, возвышающихся на

скалах…

Самое важное сейчас – рисовать, рисовать неважно чем – кистью или чем-нибудь

другим, скажем, пером; сколько бы мы ни работали, этого все равно недостаточно. Я пытаюсь

сейчас преувеличивать существенное и намеренно оставляю едва намеченным все

второстепенное.

Очень рад, что ты приобрел книгу о Домье, но было бы еще лучше, если бы ты

довершил дело и купил также его литографии – вскоре их будет нелегко достать…