Ван Гог. Письма

тридцать три года и старался все объяснить поподробнее и попонятнее. В этот раз мы

спустились с ним вниз на глубину в семьсот метров и заглянули в самые сокровенные уголки

этого подземного мира.

Забои (места, где работают углекопы), наиболее уда ленные от ствола, называются здесь

«des caches» – тайниками. Шахта имеет пять горизонтов; три верхние уже истощены и

заброшены – работы там больше но ведутся, потому что весь уголь выбран. Если бы кто-

нибудь попытался изобразить эти забои на холсте, это было бы чем-то новым, неслыханным

или, вернее сказать, невиданным.

Представь себе забои – ряд камер в довольно узком и длинном штреке, укрепленном

толстыми деревянными стойками. В каждой такой камере при слабом свете маленькой

лампочки рубит уголь шахтер в грубом брезентовом костюме, грязный и черный, как трубочист.

В некоторых забоях он может стоять в рост, в других лежит на земле. Все это более или

менее напоминает ячейки в улье, или темные мрачные коридоры подземной тюрьмы, или

шеренгу небольших ткацких станков, или, еще вернее, ряд хлебных печей, какие мы видим у

крестьян, или, наконец, ниши в склепе.

Сами штреки похожи на большие дымовые трубы в домах брабантских крестьян. В

некоторых отовсюду просачивается вода, и свет шахтерских лампочек, отражаясь как в

сталактитовой пещере, производит странный эффект. Часть углекопов работает в забоях, другие

грузят добытый уголь в небольшие вагонетки, которые катятся по рельсам, как конка, – этим

заняты преимущественно дети, как мальчики, так и девочки. Есть там, на глубине семисот

метров под землей, и конюшня – штук семь старых кляч, которые таскают вагонетки и отвозят

уголь на так называемый рудничный двор, откуда его поднимают на поверхность. Другие

рабочие заняты восстановлением старых штолен, креплением или проходкой новых. Как моряк

на суше тоскует по морю, несмотря на все угрожающие ему там опасности, так ц шахтер

предпочитает находиться не на земле, а под землей.

Поселки в этих краях выглядят заброшенными, безмолвными, вымершими, потому что

жизнь протекает под землей, а не наверху; здесь можно провести целые годы, но пока ты не

побывал внизу, в шахте, у тебя еще нет верного представления об истинном положении вещей.

Углекопы крайне необразованны и невежественны, в большинстве случаев просто

неграмотны; но вместе с тем они сообразительны и ловки на своей тяжелой работе, отважны и

откровенны по характеру; они малы ростом, но широкоплечи, глаза у них грустные и широко

расставленные. Работают они поразительно много, и руки у них золотые. Они отличаются очень

нервной, – я не хочу этим сказать – слабой, – организацией и очень восприимчивы. Им

свойственны инстинктивное недоверие и застарелая, глубокая ненависть к каждому, кто

пробует смотреть на них свысока.

С шахтерами надо быть шахтером и держаться по-шахтерски, не позволяя себе никакого

чванства, зазнайства и заносчивости, иначе с ними не уживешься и доверия у них не завоюешь.

Рассказывал ли я тебе в свое время об одном углекопе, получившем тяжелые ожоги при

взрыве газа? Слава богу, он поправляется, начал выходить и уже совершает для упражнения

довольно длинные прогулки. Правда, руки у него еще слабы, и он не скоро сможет вновь

работать ими, но все-таки он выжил. Однако с тех пор здесь были еще случаи тифа и

злокачественной, по-местному «дурной», лихорадки: во время приступов ее люди видят жуткие,

похожие на кошмары сны и бредят. Таким образом, здесь опять много слабых, прикованных к

постели людей: нищие и бессильные, лежат они и чахнут. В одном доме лихорадка свалила

всех, помощи им почти никто, вернее, совсем никто не оказывает, так что за больными

вынуждены присматривать больные. «Здесь больные выхаживают больных, – сказала мне

хозяйка. – Оно и не удивительно: бедняк бедняку друг».

Видел ли ты за последнее время что-нибудь хорошее? С нетерпением жду от тебя

письма.

Много ли сделали за последнее время Израэльс, Марис и Мауве? Несколько дней тому

назад здесь, в стойле, родился жеребенок, славное маленькое существо, которое вскоре уже

твердо стояло на ногах.

Здешние рабочие держат много коз: в каждом доме видишь козлят, а также кроликов.

130 Вам, июнь 1879

Несколько дней назад у нас часов в 11 вечера была ужасная гроза. Неподалеку отсюда

есть место, с которого внизу открывается почти весь Боринаж: трубы, отвалы породы,

крошечные лачуги углекопов и муравейник маленьких, черных, целый день копошащихся

фигурок; дальше – темные сосновые леса и белеющие на фоне их домики рабочих; совсем

вдалеке – колоколенки и старая мельница. В большинстве случаев надо всем этим висит нечто

вроде пелены тумана, а проплывающие мимо облака создают причудливый эффект света и тени,

который напоминает картины Рембрандта, Мишеля или Рейсдаля.

Во время этой грозы, когда вспышки молнии на мгновение озаряли непроглядно черную

ночь, эффект получался изумительный. Находящиеся в двух шагах отсюда строения шахты

«Маркасс», которые одиноко возвышаются на пустынном поле, казались в эту ночь настоящим

Ноевым ковчегом: его махина во тьме потопа, под проливным дождем, наверно, выглядела так

же, как эта шахта.