Ван Гог. Письма

понять, насколько бесполезно знакомить с моими работами сегодняшнюю публику: я ведь

очень многим уступаю в гладкости мазка.

Но тут дело, главным образом, в ветре и неблагоприятных условиях – не будь мистраля,

не будь таких пагубных обстоятельств, как улетучившаяся молодость и моя сравнительно

бедная жизнь, я бы, пожалуй, сделал больше.

Со своей стороны, я отнюдь не мечтаю об изменении условий своего существования и

сочту себя слишком даже счастливым, если они и впредь останутся неизменными.

526

Спешу сообщить, что получил весточку от Гогена. Он пишет, что сделал немного и

готов перебраться на юг, как только позволят обстоятельства. Им там очень нравится: они

много работают, спорят, сражаются с добродетельными англичанами; Гоген хорошо отзывается

о работах Бернара, а Бернар хорошо отзывается о работах Гогена.

Рисую и пишу с таким же рвением, с каким марселец уплетает свою буйябесс, 1 что,

разумеется, тебя не удивит – я ведь пишу большие подсолнечники.

1 Нечто вроде рыбной селянки с чесноком.

У меня в работе три вещи:

1) три больших цветка в зеленой вазе, светлый фон, холст размером в 15;

2) три свежих цветка, один облетевший и один бутон на фоне королевской синей, холст

размером в 25;

3) дюжина цветов и бутонов в желтой вазе, холст размером в 30.

Последняя картина – светлое на светлом – будет, надеюсь, самой удачной. Но я,

вероятно, на этом не остановлюсь.

В надежде, что у нас с Гогеном будет общая мастерская, я хочу ее декорировать. Одни

большие подсолнухи – ничего больше. Если ты обратил внимание, витрина ресторана рядом с

твоим магазином тоже отлично декорирована цветами. Я все вспоминаю стоявший в ней

большой подсолнечник.

Итак, если мой план удастся, у меня будет с дюжину панно – целая симфония желтого

и синего. Я уже несколько дней работаю над ними рано поутру: цветы быстро вянут, и все надо

успеть схватить за один присест…

У меня целая куча новых замыслов. Сегодня я опять видел, как разгружалась та угольная

баржа, о которой я тебе уже писал, и рядом с нею другие, груженные песком, с которых я

сделал и послал тебе рисунок. Это был бы великолепный сюжет. Я все больше и больше

стараюсь выработать простую технику, которая, видимо, будет не импрессионистской. Мне

хочется писать так, чтобы все было ясно видно каждому, кто не лишен глаз.

527

На мой взгляд, чем тоньше растерта краска, тем больше она насыщена маслом. А мы,

само собой разумеется, масло не очень жалуем.

Если бы мы писали, как мосье Жером и прочив иллюзионисты-фотографы, нам,

понятное дело, требовались бы очень тонко тертые краски. Мы же, напротив, отнюдь не

удручены, если холст выглядит грубоватым. Следовательно, вместо того чтобы тереть краску на

камне бог знает сколько времени, разумнее тереть ее ровно столько, сколько потребно, чтобы

она стала податливой, не заботясь о тонкости структуры, таким образом краски получаются

более свежие и, возможно, менее склонные к потемнению.

Я почти уверен, что если проделать такой опыт с тремя хромами, веронезом,

французским суриком, кобальтом и ультрамарином, то краски окажутся более свежими и

стойкими, а заодно и более дешевыми…

Сейчас я работаю над четвертой картиной с подсолнечниками.

Она представляет собой букет из 14 цветов на желтом фоне, напоминающий тот

натюрморт с айвой и лимонами, который я написал в свое время.

Помнишь, мы с тобой однажды видели в отеле Друо изумительную вещь Мане –

несколько крупных розовых пионов с зелеными листьями на светлом фоне? И цветы были

цветами, и воздуху хватало, и все-таки краски лежали густо, не то что у Жаннена.

Вот что я называю простотой техники. Должен тебе сказать, что все эти дни я пытаюсь

работать кистью без пуантилизма и прочего, только варьируя мазок. В общем, скоро сам

увидишь.

Как жаль, что живопись так дорого стоит! На этой неделе я жался меньше, чем обычно,

дал себе волю и за семь дней спустил целых сто франков, зато к концу недели у меня будут

готовы четыре картины. Если даже прибавить к этой сумме стоимость израсходованных красок,

то и тогда неделя не прошла впустую. Вставал я рано, хорошо обедал и ужинал и работал

напряженно, не ощущая никакого утомления. Но ведь мы живем в такое время, когда наши

работы не находят сбыта, когда они не только не продаются, но, как ты видишь на примере

Гогена, под них не удается даже занять денег, хотя сумма нужна ничтожная, а работы

выполнены крупные. Поэтому мы целиком отданы на волю случая. И, боюсь, положение не

изменится до самой нашей смерти. Если нам удастся хотя бы облегчить существование тем

художникам, которые придут вслед за нами, то и это уже кое-что.

И все-таки жизнь чертовски коротка, особенно тот ее период, когда человек чувствует

себя настолько сильным, чтобы идти на любой риск.

Кроме того, есть основания опасаться, что, как только новая живопись завоюет

признание, художники утратят былую энергию.

Во всяком случае, хорошо уже и то, что мы, сегодняшние художники, – не какие-

нибудь декаденты. Гоген и Бернар говорят теперь о том, что надо рисовать, как рисуют дети. Я,

пожалуй, предпочел бы это живописи декадентов. С какой стати люди видят в импрессионизме