Ван Гог. Письма

женой, две приличные кровати стоят 150 франков. Все, что они мне говорили насчет цен,

оказалось правдой. Поэтому пришлось комбинировать, и я поступил так: одну кровать купил

ореховую, другую, для себя, – простую. Со временем я ее распишу.

Затем я приобрел постельное белье для одной кровати и два соломенных матраса.

Если ко мне приедет Гоген или еще кто-нибудь, постель для него будет готова в одну

минуту.

С самого начала я решил оборудовать дом не для себя одного, а с таким расчетом, чтобы

у меня всегда можно было кому-нибудь остановиться. На это, понятное дело, ушла

значительная часть моей наличности. На остаток я купил дюжину стульев, зеркало и всякие

необходимые мелочи. Одним словом, на следующей неделе я уже смогу перебираться.

Для гостей я отвожу самую лучшую комнату – ту, что наверху, которую попытаюсь,

насколько позволят обстоятельства, превратить в нечто похожее на будуар женщины с

художественными склонностями.

В другой комнате наверху я устрою свою спальню – там все будет предельно просто, но

мебель я выберу вместительную и просторную; кровать, стулья, стол – все из некрашеного

дерева.

Внизу расположатся мастерская и запасная мастерская, которая в то же время будет

служить кухней.

В один прекрасный день ты получишь картину, изображающую мой домик в солнечный

день или звездным вечером при зажженной лампе, и тебе покажется, что у тебя в Арле есть

дача. Мне не терпится все здесь устроить так, чтобы тебе понравилось и чтобы мастерская была

выдержана в строго определенном стиле. Когда, допустим, через год ты решишь провести

отпуск здесь или в Марселе, дом будет полностью готов и, надеюсь, сверху донизу увешан

картинами. В комнате, где остановишься ты или Гоген, если он приедет, белые стены будут

декорированы большими желтыми подсолнечниками.

Утром, распахнув окно, ты увидишь зелень садов, восходящее солнце и городские

ворота.

А весь маленький изящный будуар с красивой постелью будет заполнен большими

полотнами с букетами но 12-14 подсолнечников в каждом. Это будет не банально. В

мастерской же с красными квадратными плитками пола, белыми стенами и потолком,

крестьянскими стульями, столом из некрашеного дерева и, надеюсь, украшающими ее

портретами будет нечто от Домье и, смею это предположить, тоже не банальное.

Прошу тебя, подбери мне для мастерской несколько литографий Домье и японских

гравюр. Это, разумеется, совсем не к спеху. Шли мне их лишь в том случае, если у тебя

имеются дубликаты. Поищи для меня также литографии Делакруа и современных художников,

только самые обыкновенные…

Еще раз повторяю: это вовсе не к спеху. Я просто делюсь с тобой мыслями. Мне

хочется, чтобы у меня был настоящий дом художника, без претензий, напротив, совсем

непритязательный, но такой, где во всем, вплоть до последнего стула, будет чувствоваться

стиль.

Поэтому я купил не железные кровати, а местные деревянные – широкие, двуспальные.

Они создают впечатление чего-то прочного, устойчивого, спокойного; правда, для них

требуется больше постельного белья. Пусть – зато в них есть стиль.

Мне посчастливилось найти хорошую прислугу – без этого я бы не решился зажить

своим домом; это довольно пожилая женщина с кучей ребятишек всех возрастов; пол она

содержит так, что плиты его – всегда красные и чистые.

Не могу даже выразить, какую радость мне доставляет мысль о предстоящей большой и

серьезной работе. Я ведь собираюсь приняться за настоящую декорацию.

Я, как уже тебе сообщил, собираюсь расписать свою кровать. Сюжетов будет три, но

какие – еще не решил. Может быть, нагая женщина, может быть, ребенок в колыбели.

Подумаю и решу – время есть.

Об отъезде я теперь и не помышляю, потому что голова у меня полна новыми

замыслами…

В моей картине «Ночное кафе» я пытался показать, что кафе – это место, где можно

погибнуть, сойти с ума или совершить преступление. Словом, я пытался, сталкивая контрасты

нежно-розового с кроваво-красным и винно-красным, нежно-зеленого и веронеза с желто-

зеленым и жестким сине-зеленым, воспроизвести атмосферу адского пекла, цвет бледной серы,

передать демоническую мощь кабака-западни.

И все это под личиной японской веселости и тартареновского добродушия. Интересно,

однако, что скажет об этой картине господин Терстех, который даже про полотно Сислея,

самого сдержанного и деликатного из импрессионистов, изволил заметить: «Не могу

удержаться от мысли, что художник, написавший это, был несколько навеселе». Перед моей

картиной он, несомненно, объявит, что она – плод белой горячки.

У меня нет никаких возражений против твоего предложения выставиться в «Revue

Independante», если только я не помешаю тем, кто там обычно выставляется.

Нужно будет также предупредить, что я оставляю за собой право на вторую, выставку,

которая последует за первой, где я покажу лишь этюды в собственном смысле этого слова.

В будущем году я отправлю на выставку декорацию моего дома – тогда она уже будет

закончена. Я не придаю ей особенного значения, но, на мой взгляд, путать этюды с

композициями нежелательно; вот почему я и считаю необходимым поставить в известность, что