Ван Вэй Тикет (СИ)

Где грань между зверем и человеком? И если можно выбросить зверя на улицу, кто мешает проделать то же самое и с ребёнком. Нет, если ребёнок маленький, его сдают в детский дом. Как сдают в приют кошек и собак те, кто не может оставить, но и не в состоянии больше о них заботиться.

А если ребёнок большой? Сдают ли таких в детские дома? Что делают с детьми, когда они не совсем уже дети, но совсем ещё не взрослые?

И это не милый котёнок или игривый щенок, а вполне себе развитая личность, не терпящая давления и контроля. Личность, способная, в случае чего, и молотком засветить.

Я вот, сжимая молоток, считал себя в тот миг несправедливо обиженным созданием, на помощь которому немедленно должны явиться все силы небесные. И защитить. И разъяснить родакам, что так, как они, не поступают. Но кем я был для Них в ту секунду, когда рука готовилась метнуть молоток?

Если игривый щенок превращается в бешеную собаку, его не выбрасывают на улицу. Его в обязательном порядке везут к ветеринару.

На усыпление. На утилизацию.

Цепочка рассуждений подобралась к последнему звену. Молоток, который я не бросил, всё равно превратил меня в бешеного пса: опасное неконтролируемое создание, которое уже не понимает просьбы и не исполняет приказы.

Теперь я видел причины, по которым в лагерь отправили всех остальных. Молотки там были ни при чём. Но каждый из неведомых мне родителей нашёл твёрдое обоснование, за что следует удалить отпрыска с места постоянного проживания. Навсегда.

Стемнело. И стало ещё неуютнее. Я сидел в своём дворе, но в самом нелюбимом месте -- у мусорных баков, куда меня вечно отправляли выносить ведро. И с каждым разом я делал это всё неохотнее. Неужели близился день, когда я отказался бы выбрасывать мусор? Неужели, Они твёрдо знали, что этот день обязательно наступит? Что близок он, этот день. И надо как-то его предотвратить.

Ведь когда-то я мог сказать: "Да не пойду!" А потом уставиться на них нахальными глазищами: ну, и что вы со мной сделаете теперь? Я вот считаю, что больше никогда не пойду с ведром на свалку.

Но теперь я сидел возле мусорки без всякого ведра.

Вместе со всеми пацанами я подсмеивался над Крысем, подбирающим хлам на помойке. А теперь сам оказался на его месте. Сижу, ховаюсь меж мусорных баков. А в желудке бурчит, будто я целиком проглотил бульдозер. Неужто я, как отвратный бомжара, полезу в мусорный бак за объедками? Мне твёрдо казалось: этому не бывать. Я должен что-то придумать. Что-то должно образоваться в моей жизни. Из тупика должен быть выход. Впрочем, если это Осенний Угол, то выход из него не слишком обрадует того, перед кем он откроется.

Я прятался в своём дворе. И из щели, меж баком и оградой взирал на свой дом. Ограду делали из листов металла, успевших порядком покрыться ржавым налётом. Неведомый силач в незапамятные времена отогнул угол среднего листа. Я пялился в треугольную дыру, словно стражник затерянной во тьме крепости. На чёрном полотне стены загорались яркие квадраты окон. В конце августа вечера уже темны и прохладны. Я мёрз, но не уходил.

Глаза неотрывно смотрели на окно квартиры. Моей квартиры. За стеклом горел тёплый жёлтый свет. Там было уютно и согревающее. Казалось невероятно странным, что я сижу на мусорке, а не могу подняться и полноправно шагать домой, как это делал год назад. И даже месяц. Только и год назад, и месяц назад меня там ждали. Или мне это только казалось? Может, молоток послужил лишь последней каплей.

Но нельзя же так!

Впустите! Мы договоримся! Да хотите, я буду каждый день делать полную уборку в квартире. Да хотите, я всю субботу буду бегать, даже летать по магазинам, только скажите. Но нельзя же так, когда вы там, а я тут в темноте и одиночестве, среди отвратительных запахов.

Внезапно мне показалось, что я и сейчас сплю. Что я всё себе выдумал. Что запутал себя самого. Что ни с кем не встречался после побега. Что сейчас встану и пойду домой! И меня там радостно встретят.

Я поверил. Но не успел сделать и шагу.

В проёме между домами показалась долговязая фигура. Человек шагал уверенно. И шагал он к моему подъезду. Хуже всего, что он был мне знаком. Я немедленно опознал Виталь Андреича -- вожатого старшего отряда. Ничего-то ещё не закончилось. Те, кто проплатил утилизацию, оповестили ответственных лиц: что-то пошло не так. И Виталь Андреич, как ответственное лицо, прибыл для исправления ситуации. Они ждали, что я вернусь домой. Они знали, что мне некуда идти. Они верили, я вернусь, чтобы попытаться договориться.

Но можно ли договориться, если утилизация оплачена?

Несмотря на холодный вечер, я взмок от волнения.

Я уже не сидел, а стоял, облокотившись на неприветливый угол бака. Сквозь рубаху просачивался холод металла. Бесцельно я заглянул внутрь. И замер.