Ваниль и карамель

— Ты какая-то странная сегодня. Жмешься. Случилось чего?

Случилось. Я замуж вышла вчера. Только вот сказать об этом, выдавить из себя жестокие слова не получалось. Нужные никак не хотели подбираться, другие казались неуместными и пошлыми.

Меня спасла Даша. Грациозно вплыла в комнату с большим подносом, на котором дымился чай и удивленно заявила:

— Эрик сегодня странно-тихий. Даже на Антона не кричит, хотя он налажал. — Она аккуратно поставила поднос на столик, рядом с вазочкой, и начала разливать чай по чашкам, изящно придерживая крышечку заварника пальцем. — Он не заболел?

— Эрик умеет себя контролировать, — уклончиво ответила я, облегченно выдохнув. Все же она появилась вовремя. Думаю, лучше нам сообщить сначала скади, а потом уже… возможно, завтра или через неделю…

— Не скажи. Антону частенько достается. Эрик умеет поставить на место. — Она лучезарно мне улыбнулась и протянула чашку. — Правда, не всех.

Я машинально улыбнулась в ответ. Все же хорошо, что она вернулась и разбавила обстановку болтовней. Ей, наверное, и самой неловко из-за напряжения, что вечно царит там, где находимся мы с Владом. Да и вообще, ей не позавидуешь: все же Влад ее друг, а Эрик — родной брат. Обоих она, должно быть, любит. А они собачиться вздумали.

Чашка была приятно-теплой, и чай пах вкусно — лимонной цедрой и полевыми травами. Такой Эля часто готовит мне по утрам. Замечательно поднимает настроение. Я расслабилась и откинулась на спинку кресла.

Вообще, расслабляться иногда вредно, а то и вовсе нельзя.

Нужно было отказаться сразу, пойти к Алану и закрыться в детской изнутри. Там Тамара, игрушки, там пахнет детским маслом и присыпкой. Там все проще и нет подводных камней.

Но я не пошла. Это было ошибкой.

— Симпатичный рисунок, — как бы между прочим обронил Влад и кивнул на мою руку. Сам как ни в чем не бывало потянулся за конфетой и тоже зашелестел фантиком. Противный звук — мне он сразу не понравился. Думаю, эти конфеты я пробовать не стану. — Что он означает?

Я облажалась. Не надела перчатки, не засунула руки в рукава. Позволила себе беспечность просто быть счастливой. За такое не прощают. Особенно такие, как Влад.

Даша побледнела. Закусила губу. Ее руки нервно сжимали дымящуюся чашку. Она смотрела на рисунок и, казалось, хотела мысленно его стереть. Выжечь, как лазером выжигают татуировку. Отмотать назад время и сломать кисточку Томы. Сломать меня, чтобы не…

А потом она медленно подняла на меня глаза. Испуг. Злость. Обида. Что-то по-детски трогательное было в ее взгляде. А губы почти беззвучно прошептали:

— Когда?

— Вчера вечером, — выдохнула я сухое, пустынное. И замолчала. Бывают ситуации, которые объяснения опошляют.

Полено в камине треснуло и взорвалось тысячами ярких искр — мне хорошо их видно с кресла. Я смотрела туда, потому что нужно было куда-то смотреть. Застыла в межвременье, между «остаться» и «убежать». Между сказанным и утаенным.

— Что — вчера вечером? — поинтересовался Влад. Он пытался, наверное, оставить достаточное количество невозмутимости в своем голосе. Процентов семьдесят, не меньше. Уверена, даже лицо его сейчас одето в одну из популярных масок — интерес в зародыше, который проявляешь чисто из вежливости, услышав совершенно не касающуюся тебя новость.

В этот раз не вышло. Голос дрогнул, последний слог треснул, и фраза осыпалась осколками на пол.

Разоблачен.

Мне нужно на воздух, и я малодушно встаю. Ставлю чашку на стол — механическое движение. Шагаю к двери, оставляя вопросы без ответа — ответ на поверхности, настолько очевиден, что слепит. Сверкает гранями на песке — мое счастье. Это плохо. Кое-кому никогда не выбраться из тьмы.

На улице дышится. Дождь ластится к коже, оседает бисером на куртке. Кривые лужи я обхожу, трава между камней на мощеной дорожке елозит по светлым джинсам, бессовестно их пачкая. Мне все равно. Я так боялась высказать вслух, признаться, что просто забыла, как дышать. Вспомнила уже тут, в саду. С веток, покрытых редкими листьями, безжалостно капало за шиворот.

Не может быть, чтобы Влад не знал. Столько лет атли и скади вместе, наверняка он видел такие рисунки на руках их женщин. На руке Божены был и вообще…

Зачем он тогда спросил? Сам боялся поверить или…

Впрочем, гадать не имеет смысла. И я надеюсь, что он не найдет меня здесь, в зарослях, во влажном, холодном саду, за сомкнувшимися у меня за спиной ветвями.

Убежище оказалось ловушкой. Это я понимаю слишком поздно.

— Как же глупо… Почему ты всегда поступаешь так глупо? — Он появляется, как всегда, из ниоткуда. И слова его ледяные, острые, от них озноб и паника… должна быть, но нет. Лишь усталость.

— Я знала, что ты это скажешь.

— Я не о венчании. О том, что не сказала мне. — Его лицо портит эта саркастичная ухмылка. Трещина рта. — Чего ты боялась, Полина?

— Ничего. Ничего я…