Ванильный запах смерти

Тут дверь стремительно распахнулась, и, оттесняя Василия, пытавшегося сообщить о появлении высокого гостя, в комнату стремительно вошел высокий лысый мужчина лет пятидесяти в золотых очках, сверкавших на бледном, с оттенком нездоровой желтизны, плоском лице. Так навсегда и запомнился Люше Алексей Марленович Пролетарский: на непропеченном блине-лице несуразная золотая оправа. За ним следом вошел… младший брат Шварценеггера. Впрочем, чиновник нервно махнул на того, и «терминатор» в черном костюме и галстуке самоликвидировался, прикрыв за собой дверь.

– Ее увезли?! – Бледнолицый сел перед следователем, властно пронзая того светлыми глазами из-под очков. Люша внимательно разглядывала чиновный профиль, присев на стул в дальнем углу комнаты. Если бы не маска спесивой непроницаемости, делавшая лицо неживым, говорящим о типе, но не характере, мелкие черты лица Пролетарского можно было бы назвать правильными и даже не лишенными привлекательности. «Комсомол, МГИМО, кооперация, директорство, депутатство, министерство», – прозревала Шатова вехи биографии сына Адели Вениаминовны. Могут присутствовать, конечно, вольности: не МГИМО, а ИСАА, вместо депутатства – прочерк, но сути это не меняло. Перед следствием предстал сильный мира сего, и ничего, кроме неприятностей, полиции спокойного подмосковного района это не сулило.

Дознаватель поднялся со скорбной гримасой и протянул руку для приветствия:

– Рожкин Геннадий Борисович, следователь по особо…

– Хорошо, садитесь, – прервал его Пролетарский, дернув за руку. – Маму увезли? Что вы установили?

– Да, Адель Вениаминовну увезли в следственный морг. Примите мои искренние соболезнования, э-э… – Рожкин скривился, глядя в бумажку, – Алексей Марленович. Точную причину смерти установит судмедэкспертиза, но пока… ее ударили по голове тяжелым предметом с острым… – Рожкин сбился и поник.

– Черт знает что! Просто черт знает что. – Пролетарский оперся локтями на стол и уронил голову на крупные ладони: в глаз Люше стрельнул луч от запонки. – Конечно, ее ограбили, – уверенно сказал сирота.

Рожкин с недоумением покрутил головой:

– Деньги и украшения на месте.

– А чемодан? Чемодан с раритетными изданиями?! – Пролетарский вперился загоревшимися глазами в следователя, краска пятнами выступила на его щеках.

Следователь растерянно нахмурился.

– Никаких книг…

Чиновник вскочил, едва не хохотнув:

– Так я и знал! – Он хлопал себя по карманам пиджака, будто проверяя, не могли ли быть раритеты спрятаны там. – Вот почему маму… – Голос его прервался, и он, побелев, стал валиться на стул. К нему подскочил со стаканом воды оперативник Паша, а Рожкин начал вызывать врача по телефону. – Не нужно. Ничего не нужно, – отмахнулся чиновник. – Я немедленно еду к Виктору Полуэктовичу в администрацию (полицейские вытянулись при упоминании местного руководителя), а вы обыщите тут каждый закут… Хотя… конечно, надежды нет. Вы не представляете, насколько ценны те книги. Одни оклады, э-эх… – Он замахал руками, будто стряхивая с них воду.

– А… а почему же ваша матушка так… неосмотрительно привезла, а не сдала на хранение, вам не отдала?

Махи руками стали сильнее:

– Старый человек! Бесполезно. Папино наследство. Святое. Масса красивых бессмысленных слов… Ежевечернее чтение… Я виноват! Конечно, я страшно виноват, что позволял ей таскать книжки с собой.

– Но все-таки, Алексей Марленович, точнее опишите, что мы ищем?

– Чемодан старый, коричневый. Скорее, древний сундучище. Да. В нем фолианты – и Священное Писание, и по истории… Некоторые книги в серебряных окладах. Ценнейшие. Требуется предельная осторожность, страницы хрупкие, лучше не раскрывать… Впрочем, что я? О чем?! Безвозвратно потерянное богатство… безвозвратно… – Пролетарский встал и быстро вышел из комнаты.

«Последнее слово прозвучало все же о богатстве, а не о маме. Блин недожаренный! Вот блин!» – подумала Люша.

Глава пятая Загадочный чемодан и странные подруги

Приняв прохладный душ, сыщица рухнула на кровать. Голова раскалывалась, таблетки не помогали. Расслабиться она не могла. Нескончаемая череда страшных событий будто сбила с ног беспомощную женщину. Люша, втайне гордящаяся своей орлиной наблюдательностью, испытывала чувство позорного, тягчайшего фиаско. Она не только никого не подозревала, но и вообще не видела в окружавших ее людях и предметах ничего странного, подозрительного. «Ну, ключ… И что? Лева поливал, да обронил. И доска какая-то притянутая за уши. Такой же отпечаток и под георгинами». Люша не могла, как ни силилась, представить Гулькина и Травину убийцами. Быть может, Адель Вениаминовна и показывала издания Лике, могла, бесспорно, но высокоморальная воспитательница с простодушным Гулькиным, дубасящие старушку по лбу, – это абракадабра, просто бред. И при чем тут Абашева, Федотов, Кудышкин? Хотя историй могло быть и две, никак не связанных между собой. Ночной преступник просто воспользовался ситуацией с артистом и прикончил вдову, украв книги.