Ванильный запах смерти

«Но ведь книги можно красть и не убивая! – потрясла перед невидимым собеседником рукой Шатова. – Пролетарская на прогулку, а книжонки – хоп! И спрятать в подсобке, а потом вынести вон. Снова Лева напрашивается…»

Шатова попыталась замотаться в простыню, но стремительно вскочила и схватила телефон. Он лежал выключенным со вчерашнего дня, а это значило, что муж сходил с ума от неведения, почему его «курортная» супруга не желает выходить на связь. Люша наврала Саше, сказав, что поехала наконец-то отдохнуть по-человечески. Позвонила, мол, мама Наташи Загорайло и пригласила к приятелям в мини-отель. Бесплатно. Лафа!

Конечно же, аппаратик содержал семь пропущенных звонков и два сообщения:

«Ты где? Жива?» и второе – «Мне пора топиться? Или разводиться?»

На первый же звонок муж откликнулся рычащим:

– Слушаю…

– Сашока! Я такая дурында! Я зарядку забыла. Или потеряла, – начала сочинять Шатова, покраснев. – А ни у кого телефона такого задрипанного, как у меня, нет. Вот, нашла с трудом.

– Короче, ты жива, как я понимаю. И даже не встретила мужчину мечты, что являлся в девических снах, – обида и волнение из голоса мужа не уходили.

– Ну прости меня, дурр-ру грешную, муженька мой! Я тут на солнышке, да под красное вино, да с почетными пенсионерками СССР. В общем, праздность сказалась на мозговой деятельности. А что ребенок? – ловко перевела на Котьку стрелки Люша.

– Поцапался с Жанной. Тобой не слишком интересуется.

– Ну а ты как? Что с дубляжом?

– Вот докурю и пойду сипеть дерьмотекст в микрофон. Меня же там в виде голливудского ублюдка убивают посредством удушения. – Похоже, муж постепенно оттаивал и успокаивался.

– Ну, не голодай! Не скучай, – прочирикала Люша.

– Ты мне вышли эсэмэской точный адрес-то. Приеду послезавтра. Там действительно хорошо с купанием?

– Да отлично! Тут все просто изумительно! Но… послезавтра…

– А что? Свидание с персональным пенсионером?

– Сашка, ну хватит! Вечерком созвонимся. Веди себя хорошо. Ой, ты пропал! Алле? Алле?! – запричитала хитрая сыщица.

– Сама себя веди! – крикнул муж на том конце и отсоединился.

«Злится. Будет вечером накручивать себя. Дурень… И напиться может». Досадуя, Люша шлепнулась на кровать, натянула подушку на ухо и незаметно, переключившись на мысли о семье, задремала.

Опергруппа уехала из отеля несолоно хлебавши: чемодана с книгами не нашли, Бултыхова тоже. Кляня про себя супругов-бизнесменов, чиновников и их покойных мамаш, Геннадий Борисович опечатал номер Пролетарской. Строго предупредив Дашу с Васей, чтобы они и все остальные, присутствующие в отеле, далеко не отлучались, следователь уехал, отмахнувшись от предложения пообедать:

– Некогда уж! Рассиживаться-то…

Хозяева на резкость следователя больше не обижались, поняв, что панибратский тон, за который Рожкин принимал любое проявление доброжелательности, претит ему. Выглядел служитель закона при прощании донельзя измученным – даже на кручение головы сил не осталось.

Состояние Гулькина также внушало опасение: бледность и нервозность не проходили, хотя давление и пульс стабилизировались и слабости мастер не испытывал.

– Я п-прошу о больничном! Хотя бы на два дня, – перетаптываясь с ноги на ногу, но с лицом, преисполненным неуклонной решимости, заявил Лева Дарье.

К Василию, закрывшемуся в своей комнате, помощник заходить не решился.

– Конечно, Лева. Только ты же знаешь, никому покидать пределы городка нельзя.

– Да я пределов собственного огорода не собираюсь покидать! Просто мне нужно отлежаться в тишине и покое. Телефон, конечно, со мной. Ну, п-пожалуйста! – агрессивный настрой сменился у Гулькина слезной мольбой.

«Нервы у всех – ни к черту», – подумала Дарья, которая и сама нуждалась в отдыхе. Под глазами залегла чернота, щеки ввалились, а нижнюю губу саднило – так сильно ее прикусила Орлик, беседуя со следователем.

Лика вызвалась было провожать Леву, но он повел себя диким образом, выпалив:

– Нет, нет и еще раз нет! Дайте мне покоя! – Гулькин отшатнулся от возлюбленной и со всех ног припустил к воротам. Оглянувшись, с болезненной гримасой, крикнул: – Жди звонка, Ликуша! Я обязательно буду звонить.

Он выскочил за пределы отеля: несуразный, безумный, всклокоченный. Гулькин напоминал буйством шевелюры, кривящейся вправо сутулой спиной, торчащими из брючин прутиками ног подростка-гения, которого травят тупые, самодовольные одноклассники. Впрочем, так все когда-то и было. Травля, непризнанность, одиночество, смешки. «Теперь все будет по-другому! Наконец-то все будет по-другому. Больше я не позволю паскудной жизни смеяться надо мной. Тоже мне, нашли Форрест Гампа. Хотя да! Я стану им! Богатым, свободным. Свои километры газонов я уже настриг. Пора и пробежаться. Попутешествовать. Пора, мой друг, пора…» С этими мыслями Лева несся к своему дому. Оставив без ответа приветствие соседского Джульбарса, повергнув тем пса в немое ошеломление, он взлетел на крылечко, запер дверь изнутри, прошел в захламленную спальню, по совместительству кабинет, задернул занавески на окне и вытянул из-под кровати… огромный коричневый чемодан.