Утром я снова прикладываюсь к холодным наглазникам окуляров трубы и смотрю через прозрачную оптику на немцев. Я стараюсь дышать куда-нибудь в сторону, что бы не запотели стекла моей трубы. Прислонившись к трубе, я каждый раз поджидаю тупого и жгучего удара пули. Я слышу, как они летят стороной, повизгивают и ударяются в мерзлую землю.
Мы и немцы сидим в обороне и охотимся друг за другом. Немец гоняет наших солдат на подходе к передовой снарядами и пулеметными очередями. А мы прикидываем, где бы лучше, без шума и без потерь схватить у них языка. Другого от нас не требуют.
Вот одна свинцовая прилетела с той стороны, она стукнула в кирпич, от него полетели в разные стороны брызги. Пуля ударила и завизжала у меня под ногами.
Вторая пошла рикошетом вверх, а две других следом продребезжали под самым носом. Я откинулся от окуляров и почувствовал озноб и холодок в спине. Мне стало как-то не по себе от этого удара, дребезжащего и гнусного свинцового
Я снова нагибаюсь вперед, касаюсь бровями остывших наглазников. Я вижу белую полосу немецкого бруствера и что-то маячит и шевелится над ним.
Поверх бруствера торчит немецкая каска. Вот она снова шевельнулась, немец высунулся на пол лица и торчит, и смотрит вперед. По движению головы можно сказать, что в окопе находятся двое. Один высунулся и стоит, а другой сидит не высовывается,
С нашей стороны — полнейшая тишина и ни единого выстрела. Славянам абсолютно наплевать, что там поверх окопа торчит. Этому не бывать, чтобы какой наш мазила приложился к винтовке и высунулся за бруствер. У каждого нашего солдата впереди тяжелая и изнурительная война.
Я отрываюсь от объектива, поворачиваю голову назад и говорю Сергею. Он сидит на пустом ящике за печкой и дымит с цигаркой в зубах.
— Сергей! — кричу я. — Сбегай в землянку, принеси винтовку с оптическим прицелом. Возьми ее осторожно, чтобы не сбить прицел и тащи сюда. Скажи, капитан велел. Хорошая мишень маячит! Давай поскорей, пока он веселый и над окопом торчит.
Пока я толковал с Сергеем, пока он бегал в землянку за винтовкой с оптическим прицелом, немец за бруствером совсем осмелел. Над траншеей показалось его радостное лицо. Оба немца как-то вдруг вытянулись вперед и приподнялись кверху. Из-за бруствера стали видны физиономии обоих.
— Давай, давай смелее! Улыбочка у тебя сейчас до ушей! — сказал я сам себе вслух. — Через пару минут один из вас Богу душу отдаст. В этом нет сомнения.
Буквально на одном дыхании вернулся Сергей.
— Ты не стукнул ее?
— За кого вы меня принимаете? — нахмурился он.
— Ну, ну! — сказал я примирительно. — Сейчас ляжем на печи, устроимся поудобнее, приложимся, прицелимся, сделаем выстрел. Ты, Сергей, лезь на печку! Давай! Смотреть будешь в стереотрубу! Докладывать результаты.
Сергей забрался на печь и приложился к окулярам.
— Можно поправить, товарищ гвардии капитан? А то наводка сбилась, наверное. У меня что-то мутновато видно.
— Выходит, у нас разное зрение. — отвечаю я. — Ты стереотрубу не шевели. Цель собьешь. Потом искать долго будешь. Покрути окуляры, наведи на резкость. Ну как?
— Вот теперь вижу! Отлично! Разговаривают, товарищ капитан. Этот, длинный, улыбается. [зачеркнуто слово].
— Красиво, красиво! — поддакиваю я.
Я загоняю патрон в патронник, подвигаю ногами бедра туда и сюда, беру немца под обрез груди, делаю глубокий вдох и выдох, закрываю глаза и медленно считаю до пяти, смотрю снова в прицел, немец сидит точно на мушке.
— Смотри внимательно, не моргай и придержи дыхание. Сейчас. Делаю выстрел! — говорю я Сергею.
Некоторое время мы оба молчим. Сергей ждал и боялся упустить нужный момент, а я медленно, затаив дыхание, потянул за спусковую скобу. Потянул ее на себя так медленно, как ни разу не спускал боек раньше и даже в училище.
Раздался выстрел. Винтовка дернулась, ударила в плечо, немного подпрыгнула и встала не прежнее место. Я взглянул в оптический прицел на лицо длинного немца, и улыбка исчезла. Он попятился в сторону