Ванька-ротный

— Ну что там, Сергей? — спросил я [и] облизнул языком сухие губы.

— Снимок получился отличный! Нам нужно с вами переходить в снайпера. Счет открыт!

— Счет мы с тобой открыли, да только нам отсюда надо удочки сматывать. Как только немцы сейчас очухаются, они из всех пушек откроют огонь. Они нам этих двух немцев не простят.

На следующий день стрельба прекратилась |поутихла|. Жизнь на передовой вошла в свою колею. Никто ни в кого не стрелял, никто никого не тревожил. Но однажды, как это часто случается |бывает|, перед утренним рассветом в нашу траншею ввалились человек двадцать немецких солдат. Они подползли, открыли беспорядочную стрельбу, похватали подряд нескольких наших солдат и отошли на свои позиции |к себе| в траншею. Наши недосчитались четырех солдат. Никто такой наглости от немцев не ожидал. В полку разразился страшный скандал. Как могли допустить немцев к себе в траншею? Почему он не всех перебил? Какие в роте потери? Почему он схватил четверых? Почему остальные все целы и ни одного убитого или раненого? Что в это время делали остальные? Почему командир роты спал в землянке, не принял никаких ответных мер? Где в это время был комбат? Чем занимались ночью разведчики? Об этом, конечно, в донесениях не пишут. Кто еще захочет сам на себя телегу писать. Потери — четыре человека — идут бои местного значения!

Больше всего досталось командиру роты. Его стали раза по два в день вызвать для объяснения. Стрелковую роту растревожили, как улей.

Я теперь на печи не сижу. Я хожу до начала рассвета и проверяю несение службы в траншее часовыми на передке.

— На кой черт мне твои наблюдения и панорамы, когда немец у вас из-под носа уводит из траншеи наших солдат. — кричит мне по телефону командир полка.

Он явно был озлоблен на всех и кричал, не выбирая слов, по телефону.

Я уже с раннего утра браво шагаю на передок, прохожу траншею в сопровождении Сереги. На моей обязанности лежит проверять стоящих на посту ротных солдат. На ночь в роту я обязан отправить трех своих разведчиков. Пусть они ведут наблюдение прямо из траншеи — поясняет мне по телефону командир полка.

Как-то раз я иду по ходу сообщения. Слева, с угла леса, бьет немецкий пулемет. Немцы бьют из винтовок, пули поверх [непонятное слово] бруствера, чиркают по насыпи, поднимая бороздку снежной пыли.

Я иду по траншее, в проходе стоит солдат. Он положил винтовку на бруствер, ствол винтовки смотрит кверху. Солдат стоит внизу за насыпью земли и снега. Со стороны немцев его не видно. Он щелкает затвором и стреляет. Поверх голов вверх.

— Куда же ты стреляешь? — спрашиваю я.

— Как куда? Туда! — и солдат показывает мне рукой.

— В немцев стреляет! Положил винтовку стволом в небо и в немцев стреляешь?

— Там пуля все равно свою долю найдет. Туда и полетит, глядишь, и я попаду куда нужно!

— Куда это туда? Ты видишь, куда у тебя дуло винтовки смотрит?

— Вижу!

— Ну и что? Прицел у тебя для чего?

— Вы меня, товарищ капитан, пожалуйста извините. Мы не такие дураки, чтобы лбы свои за бруствер выставлять. Вы спросите тех, кто эту прицельную планку придумал. На хрен она солдату нужна? Как только высунулся — тебя убивают! Мы же с вами не в тире на [слово не понятно] кожаных матрасах лежим, по мишеням стреляем. Важно, чтобы немцы слышали, что мы тоже ведем стрельбу и не спим. А пуля, она найдет свою цель. Нате-ка, попробуйте приложиться и выстрелить. Он вас тут же очередью из пулемета прошьет. Я вам сейчас покажу. Вот посмотрите. Ставлю лопату, отойдите маленько, а то рикошетом может задеть.

Я отошел в сторону, Сергей присел на корточки, а солдат, подняв железный совок лопаты, пошевелил им в воздухе медленно, и в ту же минуту с немецкой стороны ударил веером пулемет.

Русский солдат — это не просто пехота, божья душа, тварь и быдло, как считают иные солдата в пехоте. У нашего брата смекалка и юмор есть |юмор и незаурядный смекалистый разум|, понятие есть. У нас, правда, свои солдатские шуточки и мерки на жизнь, на людей, на войну.

Мало ли что там говорят в штабе полка, или, например, сочиняют и пишут в штабе дивизии. На что уж словоплеты сидят в штабах армии, и те не знают загадочной души простого русского солдата!

— Да, — подумал я. — Много всяких сочинений написано под кодовым названием «русский солдат». А кто, скажем, знает жизнь солдата в передней стрелковой траншее? Нужно с ним пожить в этих чудесных местах, откуда живыми почти никто не вернулся.

Через неделю в сосновом лесу, что левее шоссе, нам устроили баню. На [фраза непонятна] речушки — мойку. Поставили передвижную армейскую вошебойку. Запах и дух от нее! Протухший покойник так не пахнет. Концентрированный запах чего-то дохлого, дохлых вшей и поджаренного грязного белья и еще чего-то, что сдирают ногтями у себя солдаты в виде сала на ляжках и загривках. Аромат неописуемый, несусветный.

В полк должно было прибыть свежее пополнение и чтобы не обменяться тем, прибывшим, с нашими окопными вшами, всем старым воякам промазали подмышки, мошонки и паха.