Ванька-ротный

— В тюряге и лагерях научили. Я, капитан, там многому научился. А теперь на фронте я себя |как все| почувствовал человеком. Ты, капитан, всем нам как старший брат родной. В неволе все было совсем по-другому. Расскажу тебе про камушки, а потом как-нибудь на досуге про то, как заключенные люди живут. У меня были мокрые дела. Последний раз я убил кассира и взял у него всю выручку. Мне дали вторично десять лет, за побег из лагеря пять лет прибавили. Судили меня. Сижу я в лагере, отбываю срок. Мокрые дела, суды, все позади. Смотрю: кругом тайга. От ближайшей железной дороги верст пятьсот, а то и больше |будет|. Слышал про такие места? В пятницу молюсь и бросаю камушки. Они всегда при мне. Бросаю камни, и мне сегодня бежать. Что-то думаю не так. Ведь только что все колонны вернулись в закрытую зону. Работы отменены. Слушок прошел. У начальника лагеря жена от родов умерла. Будем сидеть в землянках, охрана усилена. Сидим по нарам! Как я побегу? Вдруг слышу: дежурный команду сиплым голосом подает. Первый барак! Выходи в баню строиться! У меня так и сердце зашло. Вот оно! Это бывает, когда очень хочешь. Если из бани не убегу, то другого случая не будет. Совпадения редко бывают. Может, другого случая придется долго ждать. Погнали в баню. Я все тороплюсь. Мелким шажком вперед тянусь. Переднему на пятки наступаю. Мелкую прыть на бег готов сменить. «Нет!» — думаю. И ловлю себя на этом. Заметит конвойный, остановит колонну, заподозрит чего, повернет обратно, вот тебе и камушки выпали. Они смотрят на всех и все замечают |по одному человеку-зеку|. У них глаз на этом набит. Взял себя в руки и успокоился. Видно когда долго ждешь свободы, заторопился, не выдержал. Заводят нас в баню. Это длинный рубленный из бревен сарай с маленькими окошками без стекол для света. Зеки могут стеклом порезать кого. Сбросили мы с себя грязное бельишко и голыми просунулись в дверь. Оглядываюсь кругом: рубленная стена, вдоль неё лавки и деревянные шайки разбросаны. Тут бочка с горячей водой, там — чугунный бак, налитый холодной водой. При входе схватил я кусок тряпицы, это вместо мочалки, и кусок мыла в палец размером. Иду, толкаюсь дальше, ищу свободное место у стены. Пар стоит над потолком. Смотрю сквозь туман, от пола на метр видно. Кругом белый пар стоит. Вижу только голые ноги и тела зеков до пояса. Смотрю, в стене, где кончилась лавка, у потолка пробивается свет |снаружи|. Подхожу ближе. Это маленькое, в одно бревно оконце. Хватаюсь за край, подтягиваюсь на руках, кладу голову на бок и высовываю ее наружу. Голова снаружи, тело внизу, а шея в проеме. Верчу головой, налево стена, направо стена, и больше ничего не вижу. Ни проволоки, ни собак, ни часовых. Одна тайга на тысячу верст. Подтягиваюсь выше, сухие плечи в дыру не лезут. Поворачиваю голову, вынимаю ее из дыры и опускаюсь на лавку. Мне нужно намылить плечи, грудь, спину, бока, живот и бедра. «Вот он, момент!» — думаю я. Впереди тайга на тысячу верст, а я голый, намыленный и в руках с мокрой тряпкой. Тряпку не бросаю. Может еще пригодиться. Подтягиваюсь на руках, обдираю грудь, живот и плечи, проскальзываю вниз, падаю на руки, вскакиваю на ноги и бегом ухожу в тайгу. Бежал без отдыха километров двадцать. Мне все время слышалось, что сзади погоня и какие-то голоса. Бегу, падаю, обдираю ноги и руки, поднимаюсь |на ноги и| снова бегу. На другой день в тайге я встретил старуху. Она собирала кедровый орех. Дала мне поесть. Сытный такой. Несколько горстей съел по дороге. Довела она меня до лесной сторожки, дала мне во что одеться, хлеба на дорогу и ореха насыпала. Так я и шёл по тайге, пока до железной дороги не добрался. Осмотрелся кругом, дошел до первого полустанка. Забрался в товарный вагон с дровами |, и дальше я ехал товарными вагонами|. Города и большие станции обходил стороной. Так я добрался в свои родные места.

— И подолгу ты жил на свободе?

— Когда год, а когда и полгода. Последний раз мне за ограбления и за побеги дали вышку. Я послал в Верховный Совет просьбу о помиловании. Меня помиловали и определили на шесть месяцев в штрафную роту. Вот я и попал к вам.

— Сколько же тебе лет, Касимов?

— Девятнадцать, товарищ капитан.

Я улыбнулся и покачал головой. Трудно было сказать по его смуглому лицу шестнадцать ему или двадцать.

— А как же ты без документов на воле жил?

— Мне доставали за деньги справку из колхоза, что мне исполнилось шестнадцать лет. Писали, конечно, другую фамилию и имя. Кто может сказать на лицо, сколько мне лет? Вот такая история с камушками, а вы не верите.

— Посмотрим! Посмотрим! — сказал я. — Как по камушкам ты возьмешь языка.

На этом наш разговор закончился. Через неделю Касимов опять подошел ко мне.

— Вышло! Товарищ капитан! Будет большая удача. Когда будет не знаю. А мне выпала подушка.

— Какая подушка?

— Я сам точно не знаю. Может ранит, а может убьет?

— Причем здесь подушка?

— Подушка будет! Лежать мне обязательно на госпитальной койке или в земле. Завтра вечером узнаем!