Ванька-ротный

Мы с Сергеем повернулись и пошли обратно. Мелкий снег продолжал сыпать и кружиться в воздухе. Узкую стежку, по которой мы шли, еще не занесло, чуть присыпало ямки от следов |, на поверхности снега видны|. Мы ступаем по нашим следам. Ступишь ногой в сыпучую ямку, и тебя поведет [без] опоры. Так и идем, пошатываясь из стороны в сторону. Шагаем медленно. Да и торопиться теперь, вроде, некуда. У нас целый день впереди. В голове разные мысли. Прикидываю варианты и решаю их на ходу.

Откровенно говоря, мне в полк тоже не хочется идти. Там сейчас опять услышу недовольство сквозь зубы, косые взгляды из-под бровей. Я понимаю все это. У них позиция такая. У них на языке только одно: «Давай!» И все! Без этого им никак нельзя. С них по инстанции это «Давай!» каждый день требуют. А что, собственно, давай? Если вот так спросить в упор, смысл, логика где? «Ты мне тут свою философию не разводи! Мне результаты давай! Вы целую неделю чем занимались? «Под проволокой у немцев ползали!» Вот то-то и видать, что ползали!»

Я понимаю, что командира полка, его могут снять. Он два раза с этой высотой опозорился. А он карьерой своей дорожит. А нас, которые ходят на смерть, с должности не снимешь. Ну предположим, снимут с должности и куда денут? В тыл, в резерв пошлют отдыхать? Этого еще не хватало! А кто вместо нас воевать с немцем будет? Нас не снимешь, нас можно только как убитых списать. А мы тоже не лыком шитые! С начала войны слышим только: «Давай и давай!» Мы тоже знаем как от этого «Давай!» отлынить. От усталости конечно, от беспросветности и бесконечности войны. Мы иногда и сами лезем на немца, когда чувствуем, что это нужно. А тут каждым день только и слышишь: «Давай и давай!» Вот поэтому они и грызут и шипят недовольно. Мы как прыщ у полкового на носу. Побило бы нас, и с него никакого спроса не было бы. Потери в разведке есть? Нет! Давно? Недели две или три! Вот и считай, что ты три недели бездельничаешь! По всему этому мы большее время проводим под немецкой проволокой. Уйдем туда, ползаем под ней, шарим около немецких окопов и вдоль ходов сообщений, ищем, где бы без шума, тихо, без потерь взять языка. Не все ли равно, где валяться в снегу? В траншее со стрелками или под носом у немцев, под проволокой.

У нас давно нет никакого страха переступать свою переднюю траншею и уходить в нейтральную полосу. Это у солдат стрелковой роты глаза лезут на лоб, когда кого из них приглашаешь прогуляться на ночь под немецкую проволоку. Солдат-стрелок к этому не привык. Его пугает проволока, неизвестность, поэтому он и боится. Нужна привычка ходить туда каждую ночь.

Или вот еще. Прихожу в штаб полка, говорю: нужны саперы. Приводят партию человек пять. Эти с нами пойдут резать немецкую проволоку? Скажешь и смотришь на них, а они зубами стучат, их мелкая дрожь пробивает. Этих я должен с собой вести? Мне такие не нужны, я с ними своих ребят не пошлю. Пусть топают под проволоку сами. Мы им телефонный провод протянем. Тот конец привяжем за кол, где резать нужно. С пути не собьются. На место выйдут точно. Провод в руки возьмут. А я с ними своих не пошлю. Проходы сделают, мы потом проверим. Не буду же я их за штаны держать, они еще никуда не ходили, а уже полные наложили.

Мы идем с Сергеем по стежке, впереди ни черта не видно. Мелкий снег застилает видимость. По загривку ползают вши и начинают в вспотевшую кожу вгрызаться. Пошевелишь плечами, а они опять за свое. Рукой туда не достанешь. А хорошо бы ногтями поскрести объедение места. Останавливаюсь и показываю Сергею:

— Поскреби как следует, больше терпения нет!

Сергей снимает варежку, засовывает руку за шиворот по локоть и начинает скрести.

— Чуть левее! Вот так! Теперь пониже!

Я приседаю на корточки, а он стоит и шурует рукой.

— Возьми снежку! Снегом потри! Вот хорошо! Век тебя не забуду!

Я подымаюсь, застегиваюсь и мы снова не торопясь трогаемся в путь.

Сегодня пятница. Полковой, наверно, в баньке парится. А тут не спамши несколько суток. Только лег вчера — прибежал от Рязанцева связной. Вот так каждый день. То одно, то другое. Начальство на завтрак горячий кофий пьет. Вши перестали грызть, а теперь бурлит в животе. Но главное не это. Врядли нам разрешат, используя этот окоп, просто так взять языка. Думаю, что нас пошлют брать высоту. Скажут: зайдете им со стороны леса, с тыла, и ворветесь в блиндажи. Высота эта намозолила всем глаза. Карьера Бридихина под ударом. Квашнин ему этого не простит. У Квашнина тоже какие-то старые грешки, и он лезет напролом, ни с кем не считаясь.

— Куда сворачивать? Прямо к себе или на дорогу в полковые тылы? — спросил Сергей, останавливаясь на развилке.

— Давай зайдем сначала к старшине. Нужно пожрать. А то в полку можем проторчать до самого вечера!