Ванька-ротный

Через некоторое время к землянке подъехали сани, заложенные сеном и укрытые брезентом. Сергей и повозочный уложили меня на них. В санроте меня осмотрели, выписали эвакокарту и приготовили на отправку в тыл. В эвакокарте поставили какой-то чужой диагноз. В суматохе и беготне что-то перепутали. На утро я стал понемногу оживать и ходить. Мне показали машину и помогли забраться вовнутрь. Открытая полуторка тронулась, и мы поехали куда-то в направлении Смоленска. По дороге на Смоленск нас здорово потрясло. Боли в пояснице стали стихать. Я мог вполне стоять на ногах и ходить не сгибаясь. Нас довезли до какой-то деревни и ссадили. Санитарный грузовик |заглох и завести его| на дороге сломался.

— Кто может самостоятельно, добирайтесь на перекладных, — объявил нам сопровождающий санитар — Остальные, кто не может ходить, останутся здесь, ждать в деревне. Из госпиталя придет за вами машина.

Мы сидели на завалинке покосившейся от времени избы. Со мной рядом пристроился старший лейтенант, тоже слегка контуженный.

— Слушай, капитан! — обратился он ко мне. — Направления у нас на руках. Ты сам откуда?

— Я из Москвы.

— И я из Москвы. Может, мотанем в Москву? За сутки туда доберемся. Не всё ли равно, где в госпитале лежать? Пока из госпиталя за нами сюда придет машина, мы будем уже в Смоленске. А может, успеем доехать до Москвы. |Я тоже контуженный.| А в Москву зайдем в эвакопункт, оттуда согласно документов в любой госпиталь направят. Скажем: машина сломалась в пути. Ждали, мол, когда заберут. Сутки болтались в какой-то деревне. Сопровождающий уехал за машиной, а мы вторые сутки не ели. Самое страшное |если| по дороге задержат! |Снова пошлют на фронт.|

— Ты что это, серьезно?

— На полном серьезе! Ты на фронте давно?

— С сентября сорок первого. А ты?

— Я на фронте уже год и ни разу не был дома. Знаешь, как домой охота?

— У тебя как ноги? Идти сможешь?

— Ноги у меня двигаются, голова болит. У меня есть лекарство от головной боли, хлебнешь пару глотков, и сразу все пройдет!

Ст. лейтенант скинул с плеча вещмешок, достал фляжку, открутил крышку и подал её мне.

— Давай, пошел! Я следом за тобой! В таком деле нельзя одному. Нужна братская компания. А вдвоем нам с тобой — море по колено.

Я взял фляжку, запрокинул голову, сделал выдох и не дыша хватил несколько глотков. В фляжке был чистый и неразведенный спирт.

Ст. лейтенант сунул мне в руку |кусок| обломок сухаря.

— На, закуси, капитан! И давай покурим перед дорогой.

— В Москву, так в Москву! — сказал я, похрустывая сухарем. — Черт с ними со всеми!

Четвертый год валяюсь на снегу, сколько под пулями из них, сколько натерпелся и выстрадал за это время. С сорок первого, не вылезая с передка, воюю, а со стороны командира полка вижу одну злобу.

В Смоленске мы зашли на вокзал, сунули в окошко военному коменданту наши документы, он наложил на них визу: «В Москву», написал нам записку: в кассе получить два билета. В вагоне мы опрокинули фляжку до дна, залезли на верхние багажные полки — за места нам платить было нечем — и под стук колес быстро заснули. Ночью, где-то около Вязьмы, нас разбудили. Кто-то потянул легонько за локоть меня |вниз|, я открыл глаза и свесил голову с полки.

— Ваши документы, товарищи офицеры!

Старшего лейтенанта тоже разбудили.

— Вы куда следуете, товарищ капитан?

— В госпиталь! Там в документах сказано!

— Это мы видим, но вам придется сойти с нами на следующей станции!

— А почему нельзя в Москву? Не всё ли равно, где нам лечиться?

— Мы разберемся. Если начальство разрешит, завтра поедете дальше.

Нас сняли с поезда. Мы спрыгнули на полотно и пошли за лейтенантом куда-то в сторону. Ночью было темно, но мы и не думали от него бегать. Он был вооружен наганом, а мы свои пистолеты сдали в санроте. В тыл с оружием нашему брату было следовать запрещено. Вскоре мы подошли к темному бараку, нас завели в отдельную пустую комнату. В углу стоял стол и по стене, на косых не струганных ногах |ножках|, лавка.

— Вам придется здесь подождать! Я пойду доложу о вас начальству! — сказал лейтенант, вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь.

С ним везде были два солдата. Но они, пока мы шли до барака, куда-то исчезли |в ночной темноте|. Никаких признаков не было, что за дверью с той стороны стоят часовые. Два небольших окна в пустой комнате были не зарешечены. На стене против двери висел портрет нашего главнокомандующего в маршальских погонах. В комнате от пола пахло сыростью. |Видно| Обычное дело, когда мыть пол заставляют солдат. Они |как обычно| это делают |солдаты| просто, |видно| выливают на пол несколько ведер воды, а потом шваброй сгоняют в |широкие| щели воду |между досок|. Мы сели у стены на лавку, скрутили закрутки |газетные|, задымили махоркой и стали молча рассматривать комнату.

— Как ты думаешь? Это не КПЗ? — сказал я своему спутнику.

— Какое КПЗ? — спросил ст. лейтенант.

— КПЗ — это камера предварительного заключения.