— Ты, лейтенант, чем-то всё время недоволен. Уважения к старшим по званию и патриотизма у тебя нет.
— Если сказать точнее, подхалимства и угодничества, — добавляю я и продолжаю: — Выходит те, кто сидит у нас за спиной и есть истинные патриоты? А мы, окопники, так, ненадёжный народ, мусор и сброд!
— Ну ты уже загнул, того!
—
— Всё это так! Но о тебе складывается мнение.
— Мне всё равно. У меня дорога одна!
— Я тебя вызвал вот почему: дивизия получила приказ! Сегодня ночью приказано сдать позиции!
При этом он опять поскреб ногтём верхнюю губу.
— Мы отходим в район деревни Новинки.[83]
Тебя будет менять вторая рота первого батальона стрелковой дивизии.Наконец, он кладет зеркало на стол, поворачивается ко мне и добавляет:
— Вернёшься к себе, до начала смены своим солдатам ничего не говори! Мало ли что! Сейчас придёт твой сменщик, тоже командир роты. Отправляйся с ним к себе и покажи передний край. Уточните огневые точки, сектора обстрела и сведения о противнике! В дивизии предупредили, чтобы смена прошла без шороха. Тебе всё понятно, что я говорю? Чего молчишь?
— Всё ясно, чего говорить!
— У меня всё! Можешь идти!
Я вышел на свежий воздух, сел на ступеньки крыльца, достал кисет, оторвал кусок газетной бумаги, насыпал махорку, свернул цыгарку и закурил. Вскоре явился мой сменьщик и я повёл его на передок. У мостков через речку нас догнал его мл. лейтенант, командир взвода.
Я показал им траншею, стрелковые ячейки, пулемётную позицию, сектора обстрела и передний край.
— А что это за колышки? — спросил меня командир роты.
— Эти колышки обозначают не только сектора обстрела, но и прицельные точки для каждого солдата, когда он стоит на посту. Если он увидел в створе двух колышков немца, он обязан его поразить. Ему не
Мы прошли ещё раз по траншее, и я показал ему немецкие огневые точки. Командир роты остался в траншее, а командир взвода ушёл за солдатами. Смена переднего края растянулась до ночи. Но, как хотели в дивизии, прошла без шороха и без выстрела.
Последними траншею покинули солдаты взвода Черняева. Когда Черняев увёл своих последних солдат, я подошёл к командиру роты и пожал ему руку.
— Счастливо оставаться!
Мы с ординарцем дошли до поворота, вылезли из траншеи, и не спеша прошли мимо обгорелых развалин и закопченых печей. Они как немые свидетели остались стоять вдоль дороги на месте. Всего чуть больше недели простояли мы здесь, а покидая траншею казалось, что мы были в ней по меньшей мере полгода.
Спустившись по крутой тропинке с обрыва, мы остановились, я решил закурить.
— Теперь нам некуда спешить! — сказал я и чиркнул спичкой, и подумал: — Сколько труда и пота вложили мы здесь! Сколько тяжелых минут пришлось пережить на этом клочке земли! Теперь всё брошено, и как будто забыто! И что те, другие, знают об этой сгоревшей деревне? Перед ними кучи пепла и обгоревшие печи в снегу. А когда-то по этой заснеженной пологой низине мы подвигались с опаской вперёд. Мы шли по колено в снегу и каждую секунду ждали, вот вырвется навстречу бешено из пулемётов огненное пламя. Неважно, что его не было! Важно то, что пришлось пережить! Да, да!
Теперь по снежной тропе мы шли легко и спокойно. Мы знали, что в спину стрелять нам не будут. Идёшь себе и думаешь о чём-нибудь, о прошлом.
Вот и кладки в два узких бревна. Они для другого человека не имеют никакого значения. Кладки, как кладки! С одним перилом с левой стороны. А для нас сейчас перейти по ним на другой берег — это целый пережитый этап войны.
Совсем ещё не рассвело. Мы идём и потягиваем махорку. Теперь курить можно в открытую, немец с опушки леса нас не видит. Мы шагаем по снежной низине, заходим в кусты, а [там] комбат «тут, как тут». Налетел петухом и кричит визгливо:
— Почему батальон огнём демаскируете? Это опять пятая рота? Мать вашу в душу!